Прокурор при ельцине генеральный кто был

Обновлено: 28.06.2024

В гостях в программе HARD DAY’S NIGHT на телеканале "Дождь" член ЦК КПРФ, бывший генеральный прокурор РФ Юрий Ильич Скуратов.

Скуратов: С юридической точки зрения прокуратура была права, потому что решение, в соответствие с которым Навальный осужден к реальной мере наказания, связанной с лишением свободы, не вступило в законную силу, а до судебного заседания он не находился по стражей.

Дзядко: Он находился под подпиской о невыезде.

Скуратов: Но под стражей не находился – это самое главное. С юридической точки зрения прокуратура была права.

Дзядко: Тем не менее, мне кажется, за последние годы мы не припомним каких-то подобных историй.

Скуратов: Да, это известного рода прецедент. Но мы видим, была и политическая подоплека.

Лобков: Один и тот же прокурор Богданов сначала просит взять под стражу, в момент предъявления обвинения, а потом тот же, через несколько дней…

Олевский: В день приговора просит отпустить.

Скуратов: Но он действовал в рамках своих полномочий, по закону. И в том, и в ином случае.

Желнов: Но вот так менять собственное мнение без звонка свыше разве возможно?

Скуратов: В делах, где политическая составляющая? Это решение, конечно, принимал не он, оно было санкционировано центром.

Желнов: Как технически это происходит? Кто мог позвонить Богданову?

Скуратов: Он приходит к себе на работу, поэтому связывается с руководителем прокуратуры, с прокурором того субъекта федерации, приглашает гособвинителя, обсуждает эту ситуацию. И ему даются соответствующие рекомендации.

Лобков: Старые сотрудники прокуратуры, с которыми мы в тот день говорили, которые еще в эпоху СССР работали, говорят, что это как-то позорит статус прокурора, независимого гособвинителя. Что были случаи, когда в Советском Союзе люди отказывались от подобных предложений со стороны начальства.

Скуратов: Не только в СССР. Были случаи и в нашей российской прокуратуре, когда люди отказывались. В частности, когда было принято решение о проведении обыска у меня на квартире, на даче и так далее. Один работник прокуратуры, Владимир Нифантьев, написал рапорт, что не собирается участвовать в этом процессуальном действии, что хорошо меня знает и знает о моей непричастности ко всем этим делам. Он в последующем был уволен, но, тем не менее. Или тот же Юрий Баграев, помните? Начальник управления главной военной прокуратуры, который, после изучения материалов моего дела, заявил, что там нет состава преступления.

Лобков: Имеется в виду 1999-й год?

Скуратов: В прокуратуре, несмотря на то, что она деградирует, сохранилось здоровое зерно, в основном в регионах. Поэтому такие поступки в прокурорской среде вызывают одобрение, когда человек действует по закону, несмотря на давление. К сожалению, в этом случае судьба их однозначна. Их выдавливают. Не сразу, но спустя какое-то время. Потому что начальство не любит людей, имеющих собственную позицию и в следствии, и в прокуратуре.

Скуратов: Очевидно, что идея, чтобы Навальный принял участие в выборах Москвы, дошла до прокуратуры несколько позднее, чем была сформулирована первоначальная позиция прокурора. Изменения произошли в эти сжатые сроки. Конечно, в действиях нет синхронности, но это, как вы знаете, нашим ветвям власти довольно часто присуще. Это лишь подтвердило данную ситуацию. Можно сделать вывод, что не все были так же однозначны, что Навальному следует дать шанс, я имею в виду из власть предержащих. Не все были единодушны в том, что надо ему дать возможность принять участие в выборах. Но нынешнее руководство Москвы все же эту идею додавило, согласовало, и она была доведена до прокуратуры.

Олевский: Как вы думаете, прокуратура пустила этот сигнал с удовольствием, понимая, что Следственному комитету и Бастрыкину это будет неприятно? Он ведь был одним из людей, которые утверждали, что Навальный должен сидеть в тюрьме. Получили ли удовольствие прокуроры от того, что утерли нос следователю?

Скуратов: Я согласен, что в последнее время отношения обострились между ведомствами. Следственный комитет – та же прокуратура. Первоначально у ведомств были нормальные отношения, но потом, когда руководители этих органов начали бодаться (в централизованных системах отношения руководителей сразу же проецируется на все звенья), это привело к обострению. Поэтому они не упускают возможности показать, что то или иное ведомство допустило просчет. Но в данном случае это решение принимал суд, и Следственный комитет зацепили. Думаю, прокуратура не без удовольствия это сделала.

Лобков: Приходит в голову аналогия про заказные дела и Навального. В 1995 году была команда от определенных структур мочить Собчака. По заявлению профсоюза Кировского завода Генеральная прокуратура возбудила уголовное дело. Вы активно поддерживали это дело. В конце концов, оно привело к тому, к чему оно привело – к эмиграции Собчака. Как вы считаете, тогда Генпрокуратура и вы выполняли политический заказ?

Лобков: То есть это не был политический заказ?

Скуратов: Это не было политическим заказом. Другое дело, Павел, что эту ситуацию, как и любую ситуацию, и сейчас, и тогда активно используют политические силы. Каждый ищет в этом деле то, на что он может опереться для реализации своих политических планов.

Фельгенгауэр: Уточняющий вопрос по поводу использования: вы в своей практике чувствовали, что вас именно используют?

Скуратов: Я сказал так, что напомню господину Куликову Анатолию Сергеевичу, министру внутренних дел, о том, что есть санкция на арест господина Басаева, и потребую от него ее исполнения.

Лобков: Но, тем не менее, Мосхадов приезжал, вел переговоры, вы были генпрокурором.

Скуратов: Он не приезжал в тот период. После того, когда вся ситуация закончилась, Басаев стал вне закона, его судьба была понятна. Я лишний раз убедился, как хорошо, что я тогда не пошел на поводу у тех сил, которые просили меня сделать исключение.

Желнов: К делу Собчака хотел вернуться. Если вы отрицаете, что это был политический заказ, то оно раскручивалось по вашей личной инициативе? Понятно, что оно не могло идти без вашего участия, без вашей команды. Почему тогда вы были заинтересованы в этом?

Скуратов: Тогда непосредственно он не фигурировал, но он принял активное участие в судьбе Анатолия Александровича. Именно он организовал, я считаю незаконно, выезд Собчака в Париж, непонятно на чьи деньги, что был за самолет. Я в этом вопросе никогда не понимал логики действий. Ты один из руководителей ФСБ, если твои люди там работают в этой бригаде, если вы что-то считаете, что мы делаем не так, поставьте вопрос перед Генпрокуратурой. Ваши люди осуществляли оперативное сопровождение, скажите, что мы поступаем неправильно. В конце концов, доложи президенту. Этого ничего сделано не было.

Олевский: Почему Владимир Путин не фигурировал? У него не было материалов дела в тот момент? Или он не входил в круг ваших интересов?

Скуратов: В круг наших интересов входили все те, кто нарушал закон.

Олевский: А он в то время не нарушал закон?

Скуратов: По данному делу он не проходил у нас. Там была история, как вы знаете, с Мариной Салье. Прокуратура затем по этому делу приняла решение об отказе в возбуждении уголовного дела, но я эти материалы не видел, хотя уже позднее многие высказывались по поводу того, что это прекращение было сомнительным.

Скуратов: Это вам так казалось, а я-то знаю, какие решения принимались. Было принято решение о том, что там нет состава преступления, и мы пошли против позиции ФСБ. В целом, мы, конечно, с ними работали в контакте, потому что без хорошего оперативного сопровождения ни одно дело в условиях неочевидности до конца не доведешь. Я им благодарен во многом по Госкомстату, по первому заму министра финансов Петрову, которое потом тоже было незаконно прекращено. По их материалам мы очень хорошо сработали.

Дзядко: С одной стороны, вы говорите, что вы не идеализируете, но если вас послушать, то вы почти идеализируете: все действуют в абсолютной законности, ФСБ не заходит не на свою территорию, потому что это незаконно – просто какая-то прекрасная картина. С другой стороны, вы утверждаете, что сегодня эти органы деградируют. Что произошло, и в какой момент? Когда идеальная картинка стала рушиться?

Дзядко: Это произошло из-за чего-то, не просто так, по щелчку, или из-за кого-то?

Скуратов: На это очень много причин. Вы же знаете, что общая ситуация с коррупцией в стране за эти годы существенным образом…

Дзядко: Из-за кого это случилось?

Скуратов: Много причин, которые привели к этой ситуации. Одна из них – отсутствие политической воли в борьбе с коррупцией. Это выборочность нашего правосудия. Это то, что ключевые вопросы судебной реформы, а именно телефонное право и коррупция, были заменены решением второстепенных вопросов. Это и просчеты, которые были допущены в кадровой политике. Если нормальный руководитель, то вся централизованная система как бы реализует его правильное решение. А если руководство ущербное, то вся система оказывается беспомощной.

Лобков: А кто ущербный?

Скуратов: Догадайтесь сами, кто ущербный.

Лобков: Я не могу догадаться, их много там.

Желнов: Я тоже.

Желнов: Вы скажите прямо, если считаете, что кто-то ущербный, или что-то ущербное.

Скуратов: Я говорю, что нынешнее руководство прокуратуры работает слабо, на мой взгляд.

Фельгенгауэр: А Следственного комитета?

Скуратов: Чуть получше, хотя и Александру Ивановичу можно предъявить претензии. Там беды другого характера.

Фельгенгауэр: В чем проблемы Следственного комитета?

Скуратов: Много проблем. Неудачно была проведена реформа следствия на первом этапе. Здесь много интересного было. Первоначально выдвинули идею, что прокуратура совместит в себе следствие, надзор за следствием и так далее – все циклы. Поэтому в вопросах следствия она не объективна: сама расследует, сама надзирает. В принципе, идея разумная, ее можно было продумать, как реализовать. Затем создали Следственный комитет внутри самой прокуратуры. Это было антиконституционное, по сути, решение, потому что в рамках единой централизованной системы не может быть звеньев, неподотчетных, неподконтрольных руководителю, генеральному прокурору. А Следственный комитет никоим образом Генпрокуратуре не подчинялся. Хотя руководитель был первым заместителем генпрокурора, но никаких прокурорских полномочий не было. Поэтому когда сообразили, его выделили организационно. Но понимаете, что сделали: наряду с тем, что выделили следствие, крайним образом ослабили прокурорский надзор за следствием. По сути, у прокурора не стало реальных надзорных полномочий, как за прокурорским следствием, обращаю внимание, так и за следствием вообще. Ведь речь шла о прокурорском следствии.

Дзядко: Получается, что Следственный комитет отчасти стал значительно важнее прокуратуры?

Лобков: Получается, что Следственный комитет – это опричнина?

Дзядко: А зачем это все сделали?

Скуратов: Так я о чем и говорю: кому-то это было надо.

Олевский: Кому?

Скуратов: Как не загнивает? Это нарушение прав.

Фельгенгауэр: Это главный репрессивный аппарат сейчас.

Скуратов: Да, главный репрессивный аппарат. Он должен быть в каждом государстве, но должен находиться под строгим надзором и прокуратуры, и суда.

Фельгенгауэр: Так он под строгим надзором.

Скуратов: Не сможет один человек обеспечить должный надзор.

Олевский: А что крышевала прокуратура в вашу бытность? Казино или что? Вы же, наверное, знаете.

Скуратов: Еще раз.

Олевский: Все знают о том, что прокуратура крышевала казино.

Скуратов: Это мы знаем.

Олевский: А что крышевала прокуратура, когда вы были прокурором. На чем специализировались прокуроры? Где их хлеб был?

Скуратов: По-разному. Каждый год мы предавали суду около семи человек, в основном за взятки. Но это уникальный случай, чтобы выстроена была система на таком уровне – на уровне прокуратуры субъекта федерации (думаю, что и Генеральная прокуратура к этому имела отношение), когда сама система, не отдельные личности, а целая группа прокурорских работников, была направлена не на пресечение преступности, а на оказание помощи преступникам.

Олевский: Вы Александра Бастрыкина знали, когда работали прокурором?

Скуратов: Нет, я, к сожалению, не знал Александра Ивановича. Поскольку он возглавлял Санкт-Петербургский институт повышения квалификации следственных работников, и мне не довелось с ним видеться. Когда меня назначили, он уже из системы ушел.

Олевский: Денис Евсюков.

Скуратов: Давайте мы от МВД откажемся.

Лобков: Там был не один парень. Там вся прокуратура работала против семьи Ельцина.

Лобков: То есть вы против Путина пошли тогда?

Скуратов: А что делать? Нет, не против Путина, против Ельцина.

Лобков: Путин был директором ФСБ.

Лобков: Если можно - подробнее. Есть информация о том, что за день до того, как появился на вас этот видеокомпромат, который на следующее утро раздали всем членам Федерации, вас приглашал к себе Владимир Владимирович Путин. Что он показывал вам эту кассету, угрожал вам, требовал, чтобы вы ушли со своего поста. При этом у него на столе был пистолет. Правда ли это?

Скуратов: Нет, это не соответствует действительности?

Лобков: А как было?

Скуратов: У нас был разговор с Бардюжей на эту тему.

Лобков: С главой безопасности.

Олевский: У него тоже был пистолет?

Скуратов: Пистолетов ни у кого не было.

Лобков: А кассета у Бардюжи была?

Скуратов: Кассета была.

Лобков: То есть вам показывали кассету?

Скуратов: Да, была кассета.

Лобков: Но вы же прекрасно понимали, что это сделано в ФСБ.

Скуратов: Безусловно. Я Николай Николаевичу и пытался эти вещи объяснить, но мой голос был гласом вопиющего в пустыне.

Фельгенгауэр: Вас услышал Совет Федерации.

Скуратов: Да, с пятого захода. И то, когда я сам попросил. Пришел новый президент, он имел право сформировать новую команду, поэтому
я попросил сам об отставке.

Лобков: То есть с Путиным у вас не было такого диалога?

Скуратов: Нет, это миф.

Лобков: А с Бардюжей – да?

Желнов: Скажите, а сейчас у компроматов есть такой вес? Такое влияние? В эпоху интернета, децентрализованности федерального телевидения.

Читайте также: