Смерть мирабо кто виновен

Обновлено: 30.06.2024

В воскресенье 2 апреля, в восемь часов утра, вышедший к толпе лакей сообщил, что Мирабо умер.

По столице немедленно поползли слухи об отравлении. Обвиняли двор, Марата, Петиона, якобинцев… Но потом стала известна подлинная причина смерти, поразившая добрых граждан: Мирабо умер, захотев проявить слишком большую доблесть в постели сразу с двумя дамами…

Послушаем, что пишет об этом генерал Тьебо.

Ситуация довольно быстро приобрела спортивный характер. Мирабо не первый раз оказался в постели с несколькими дамами, но в первый — с двумя танцовщицами Оперы. Это оказалось выше его сил. Чтобы удовлетворить все желания девиц, ему пришлось выпить снадобья, настоянного на шпанских мушках.

Это возбуждающее средство и приблизило его конец.

А ведь в марте 1791 года Мирабо, приобретший необыкновенное влияние на Собрание, сблизился с двором и вел тайные переговоры с королем, надеясь договориться о примирении.

Мы можем, таким образом, утверждать, что две вакханки, сократив на несколько лет жизнь Мирабо, обеспечили триумф революции…

Народ был в отчаянии от этой истории. Если такой могучий во всех отношениях человек мог умереть из-за одной ночной оргии, то что же будет с менее крепкими революционерами?

Все взгляды немедленно обратились к Камиллу Демулену — парижанам был хорошо известен требовательный характер его жены, кроткой Люсиль.

Смущенный Камилл искренне покритиковал себя в маленькой поэме, где он сожалел о мягкотелости своих последних статей.

Зачем же, друг Камилл, ты нас осиротил?

Знамена якобинцев ты с древка приспустил.

Ты Робеспьера предал, тебе милей Клермон,

В цепях у Гименея тебе монарх — закон.

Идешь судьбе навстречу, но твой неровен шаг.

Но почему? Отвечу: король — твой бывший враг.

Ты женушке подвластен, тебе милее знать,

Ты хочешь хлеб посеять, а камни пожинать.

Наш славный брат, мы верим,

Ты к нам вернешься вновь.

Ведь Родины доверье —

Важнее, чем любовь.

В четверостишии, обращенном к Люсиль, он пишет:

Мадам, о, сжальтесь над страной и прекратите тризну.

Негоже вам владеть одной тем, кто спасет Отчизну!

Он стоит тысячи бойцов, врага сразит один,

Защита матерей, отцов — наш юный гражданин.

Дележ пусть будет справедлив:

Вас ночь спалит огнем,

Республика же в нем найдет поддержку ясным днем.

В следующем номере утверждалось, что у Люсиль такой бурный темперамент, что Камилл просто не в состоянии удовлетворить все ее требования.

Редактор сочинил письмо от имени Люсиль, сопроводив его ответом редакции.

Ответ звучал так:

Когда мы помещали в нашей газете параграф, на который вы жалуетесь, мы имели в виду только его странный внешний вид, который, по правде говоря, сильно наводит на мысль о рогах. Мы были совершенно уверены в своей правоте, но ваше очарование так чудесно подействовало на нас, что мы поняли, что ошиблись. Поэтому мы изымаем из текста оскорбившие вас строки, а также все то, что могло вам не понравиться в номере 19. Мы не любим ссориться с грациями, а тем более сердить и оскорблять их. Не желая беспокоить ваш покой клеветой, мы сделаем все, чего бы вы от нас ни потребовали, даже если нам придется хвалить вашего мужа. Поверьте, мадам, в нашу искренность.

Если бы нам было позволено устроить вам счастливую жизнь,

Да, это действительно было слишком даже для французов.

Надо ли говорить, что никто не принял этой идеи — двух республиканских кроватей…

Анонимный автор этого памфлета забыл — а может быть, и не знал никогда, — что вот уже тысячу лет никто во Франции не совершал ни одного важного дела, не переспав сначала с хорошенькой девушкой…

После смерти Мирабо Двор лишился союзника, и Людовик XVI решил, что им пора покинуть Париж. Берлина, изготовленная Жаном-Луи, была готова уже 12 марта [53]. Ферзен перегнал ее во двор своего дома, находившегося на углу авеню Матиньон и предместья Сент-Оноре.

Потом карету переправили к Кроуфорду на улицу Клиши, и госпожа Салливан разложила в ней необходимое. Но план побега не был еще готов.

Подталкиваемый Марией-Антуанеттой, Аксель написал (симпатическими чернилами) королю Швеции и Мерси-Аржанто, чтобы в честь приезда короля Людовика XVI к границе был организован небольшой военный парад; он написал Буйе, что в Меце необходимо созвать парламент, который объявит незаконным Национальное собрание; Шуазеля он предупреждал, что вдоль дороги и на границе необходимо собрать войска.

Когда все было готово, он начал тщательно изучать маршрут. Мо, Монмирай, Шалон, Сен-Менеу, Варенн, Дун, Стене, Монмеди… Предложил этот маршрут Буйе.

Потом Ферзен отправился к королю и получил разрешение, которое расценил как величайшую милость: он должен был стать кучером берлины, которая повезет его дорогую Марию-Антуанетту.

Наконец отъезд, который десять раз откладывали, был назначен на полночь 20 июня.

Как бы там ни было, скорее всего именно это устранение и стало первопричиной провала, вызвавшего крушение монархии.

20 июня, в десять часов вечера, Ферзен, переодетый кучером, приехал в наемном экипаже за дофином, переодетым девочкой, госпожой Руаяль и гувернанткой двух принцев. Медленно, как будто он вывез пассажиров на прогулку, Ферзен направился к Сене, пересек площадь Людовика XV, поехал по улице Сент-Оноре, потом по улице Эшель и остановился на углу небольшой площади, возле Пти Каруссель, где их должны были ждать король, королева и госпожа Элизабет [55].

В полночь все были на месте. Людовик XVI был в сером сюртуке и круглой шляпе, Мария-Антуанетта прятала лицо за густой вуалью.

Ферзен усадил монархов в карету и снова взял вожжи в руки. Он поехал к воротам Сен-Мартен, где была спрятана большая берлина.

Вся королевская семья молча пересела из одной кареты в другую, а швед занял место между двумя кучерами.

— Прощайте, госпожа де Корф!

Но уже на рассвете маленькая процессия, лишившаяся умелого руководителя, замедлила скорость. Бегство превратилось в прогулку; король вышел из экипажа, заговорил с крестьянами, потом они остановились, чтобы выпить вина, дофин начал собирать цветы…

А 21-го, в половине первого ночи, королевскую семью догнали в Варение люди Лафайетта…

Несмотря на все свои усилия, Ферзен не смог спасти женщину, которую так любил…

Монархов оскорбляли, почти силой заставив сесть в карету. Толпа вокруг них кричала:

— В Париж! В Париж, там мы их расстреляем!

Все увидели, как побледнела Мария-Антуанетта, и некоторые подумали, что ей страшно.

Мятежный 1789 год рассек его жизнь надвое. Аристократ, отверженный своим сословием, вечный искатель приключений, проведший половину жизни в заключении или изгнании, он превратился в признанного лидера третьего сословия, говорившего со знатью от имени народа, чья любовь к нему была безгранична. Когда Мирабо мучительно уходил из жизни, под окнами его дома на шоссе д'Антенн часами стояли толпы потрясенных парижан. Мостовая была засыпана песком, чтобы даже стук колес не потревожил умирающего.


Амстердам оказался ненадежным убежищем, меньше чем через год беглецов выследили и вернули во Францию. Софи в конце концов заточили навечно в монастырь, Оноре — в донжон (отдельную башню) Венсенского замка близ Парижа, но всего лишь на два года: старый маркиз Мирабо неожиданно поддался мольбам и добился освобождения сына, обещавшего полнейшую покорность.

Все эти превратности судьбы не сломили, а лишь отшлифовали характер Мирабо. В 1783 году по своей инициативе он возобновил судебный процесс в Понтарлье. Проявившееся уже тогда замечательное ораторское мастерство не только помогло ему добиться полной отмены предыдущего приговора, но и принесло славу невинного мученика. Тяжба с женой, отказавшейся вернуться к нему, хотя и не была выиграна, опять-таки добавила Оноре известности. Его каста, родовитое дворянство, так до конца и не простила того, кто стал ее изгоем. Однако громкие процессы, а также необыкновенный дар трибуна сделали Мирабо весьма популярным среди простолюдинов не только в родном Провансе, но и за его пределами.


Фамильный герб Мирабо

История жизни Оноре Габриэль Рикети Мирабо

Во Францию он вернулся в 1788 году в самый разгар выборов в Генеральные штаты, объявленных Людовиком XVI после окончательного крушения министерских попыток вывести страну из финансового и политического тупика. Мирабо сразу же оценил важность происходящего и активно включился в предвыборную борьбу. Шансов быть избранным в Генеральные штаты от своего сословия у него не было: могущественные дворянские кланы Прованса, от которых он столько претерпел и которым так досадил, не простили ему ни его былых прегрешений, ни своего недавнего унижения. Это Мирабо совершенно не смутило: граф предложил свою кандидатуру третьему сословию Прованса.

Дальнейшая судьба Мирабо уже неотделима от судьбы страны, решать которую предстояло Генеральным штатам, провозгласившим себя Национальным, а затем Учредительным собранием — так начиналась увертюра революции. Сперва слегка затерявшемуся среди политиков столичного масштаба — Лафайета, Сийеса, Байи, Мунье, Ле Шапелье и других — Мирабо одной репликой удалось занять достойное место среди них.


Но как всякий политик, вынесенный революцией на гребень волны, Мирабо быстро осознал реальную опасность чрезмерно поспешных реформ, нарушавших соотношение сил в обществе.


Слишком активное участие низов в развитии событий, размах потрясений, прокатившихся по стране, стали вызывать у Мирабо тревогу. Хотя сама по себе королевская чета не внушала ему особых симпатий, укрепить пошатнувшийся трон, пожалуй, было необходимо. Сильный монарх был нужен, чтобы поддержать политическое равновесие, а также для того, чтобы режим представительного Собрания не подмял под себя народный суверенитет ради интересов новой парламентской аристократии. Эти размышления подтолкнули Мирабо к установлению связи с двором.


Бюст Оноре Мирабо, установленный в коммуне Мирабо Воклюз в 2006 году.

Это немаловажно: договор и впредь обеспечивал его жизнь, по-прежнему беспорядочную и широкую. Роскошь, окружившая его, породила недоуменные вопросы, а затем и подозрения в продажности, которые Мирабо даже не думал опровергать. Двойная игра? Бесспорно. Но какова цель? Помешать королю окончательно встать на сторону контрреволюции и повлиять на умеренных депутатов, чтобы удержать равновесие властей. При дворе он выступал в интересах Собрания, отстаивая то необратимое, что несла в себе революция; в Собрании защищал интересы Людовика ХVI, пытаясь удержать стремительно падающий авторитет королевской власти.

Но революция все больше отталкивала короля в прошлое, а король все яростнее отказывал революции в признании. Варренский кризис — попытка бегства королевской семьи за границу в июле 1791 года — окончательно разрушил его проект национального примирения. Это, однако, случилось уже после смерти Мирабо. В конце 1790 года подорванное бурным прошлым и напряжением последних лет здоровье дало сбой. Врачи не сумели вовремя установить точный диагноз, и, несмотря на яростное сопротивление смерти, Мирабо скончался от запущенного перитонита. Ему только исполнилось 42 года.

Читайте также: