Сколько было покушений на столыпина
Обновлено: 12.06.2024
М. Кузахметов ― Здравствуйте.
М. Нуждин ― И так получается, что сегодня у нас рассказ не столько о персонаже — хотя и глобальном, имеющем очень большое значение в российской истории Петре Столыпине, сколько о столыпинских реформах. Биографию мы в прошлый раз общими штрихами наметили.
А Николай II в это время в отпуске, получается. Он, как и папенька, при всей своей неприязни к инородцам почему-то любит проводить отпуск у побережья Финляндии на яхте. Сейчас, наверное, Абрамович или другие миллиардеры ухохотались бы, увидев такую. Тоже мне, яхта — крошечный кораблишко какой-то. Но Николаю II и его семье было нормально. В общем, у него связь-то есть с Петербургом, он знает всё, что происходит, но отпуск не прерывает. Сочувственная какая-то телеграмма и всё, ну умер и умер Трепов, только спокойнее как-то стало. Значит, со своими инициативами либеральными лишний раз не придёт и Герценштейна предлагать не будет.
Надо переходить теперь уж точно к реформам, которые Столыпин провёл. И начнём опять-таки с тёмной, мрачной стороны. Хотелось бы с хорошего начать, но в числе прочего ведь именно Столыпин стал инициатором организации военно-полевых судов в России. Мы рассказывали в прошлой передаче, как у него на глазах, когда он был саратовским губернатором, крестьяне устраивали резню среди себя, гражданскую войну. Жгли помещичьи усадьбы, где-то помещиков убивали, сам Столыпин становился жертвой покушений. И здесь он пошёл на жёсткие меры, которые до сих пор вызывают споры. Наверное, у нынешней власти не вызвали бы никаких сомнений.
А в чём ужас военно-полевого суда — что это же ускоренная процедура. Надо было провести судебные расследования в течение 48 часов и в течение 24 часов привести приговор в исполнение, если смертный. Но там, надо сразу оговориться, это дело касалось только совершенно очевидных преступлений. Вот перед нами крестьянин, который лично зарезал барина, помещика, жандарма, признался или всё очевидно на нём сходится, и дальше военно-полевой суд должен принять решение, каторга или казнь. А казнь, кстати, на виселице была, не расстрел. Всё это сравнительно публично: ну как может быть военно-полевой суд публичным?
И для той общественности это шок. Мы хоть и рассказали, что крестьяне могли ни с того, ни с сего идти проливать кровь друг друга, но в целом для России вообще такие массовые казни не характерны. Со времён Петра I, когда он мог казнить стрельцов тысячами и лично им головы рубить, потом хоть государство и было репрессивное, но, например, Елизавета Петровна как обещала, слово своё сдержала — за 20 лет ни одной казни. И вообще, ведь решение о смертной казни принимает монарх. Что бы там ни произошло, его подпись должна происходить. Сами казни были в конце XIX — начале XX века, но очень редко, максимум 10 в год. И какие-то исключительнейшие случаи, когда реальный убийца, какой-нибудь маньяк, как бы сейчас назвали. Массовые какие-то, коллективные убийства. Ну или преступления против самодержавия, если покушался или террорист. Но очень мало казней, и всё это — прерогатива государя.
Но тут Столыпин пошёл на эти жёсткие меры. Единственное, что его может оправдать как человека, у которого на глазах творилась кровища в Саратовской губернии — там же террористы убили генерала Сахарова. Биценко, кстати, не казнили — террористку, эсерку. Убили её большевики потом, в эпоху террора. Так вот, а потом покушение здесь, в Петербурге, на Аптекарском острове, когда чудом остались живы его дети. Частично можно понять его неприязнь к этому террору, и всё-таки это тоже не бессудно, это не тройки сталинские, когда убивали. Там не было сфальсифицированных дел, как сейчас у нас — дела об экстремизме фальсифицируются легко…
М. Нуждин ― Их, кстати, тоже рассматривает военный суд.
М. Кузахметов ― И закрытый, да. На всякий случай, потому что любой открытый суд — это всегда страх власти. Открытый суд, придут, расскажут ещё что-нибудь не то. Вот будешь судить убийц Герценштейна, а они скажут, что им на это деньги дал Дубровин. Причём дал 300 рублей, а оказывается, должен был дать 2000 через посредников. А кто дал Дубровину? Николай II. Ну как суды устраивать лишний раз? Лучше закрытые процессы, конечно. Или вообще, чтобы никакого расследования не произошло. У нас годами же есть нераскрытые, совершенно откровенно политические убийства.
М. Нуждин ― Сюжеты связаны, надо сказать.
М. Кузахметов ― Репрессии — это одно, но если они не подкреплены… Да, у тебя революция, у тебя преступники убивают или друг друга, или представителей власти, надо с ними что-то делать. Но всё происходит не просто так, надо искать корни этих событий. Не так, как большевики, ложным каким-то путём, что сейчас у нас не будет дворян — значит, будет справедливость. Просто дворян надо переубивать, тогда все будут равны. Или раз у нас не будет буржуазии — значит, не будет проституции. Какие-то вообще между собой никак не связанные вещи. Типа, социальной базы не будет у этих падших женщин.
Надо переходить к реформам, и здесь опять надо погружаться в контекст. Мы уже рассказывали в прошлой передаче, что почти 90% населения — крестьяне, подавляющее большинство из них — неграмотные. Абсолютно аграрная страна, как бы бурно ни росли города, какая бы ни была у нас уже промышленность, какие бы ни были передовые университеты и учёные с мировыми именами. Как Николаю II повезло: гениальные композиторы, выдающиеся писатели, которыми искренне восхищаются на Западе и переводят на разные языки.
Номер 1 по узнаваемости — это, конечно, Чайковский, потому что музыка универсальна, переводить не надо. Выдающийся композитор. Умер здесь, в Петербурге от холеры, потому что власть вместо того, чтобы заниматься чистой водой в городской системе водоснабжения, занималась разгоном студентов. Примерно как и сейчас. Кому дело лишний раз до проблем городского хозяйства, когда, видите ли, не ровен час кто-то выйдет в одиночный пикет? И 100 полицейских должны обязательно тут же броситься на растерзание этого человека. Ну когда заниматься проблемами чистой воды?
Крестьяне живут общинами, этих общин десятки тысяч. Это всегда нравилось и Льву Толстому, и многим социалистам: это же про образ вот такого коллективизма, социализма, они в общении все равны, у них самоуправление. Это всё — рассуждения людей, которые смотрят снаружи. У нас практически нет никакой крестьянской прозы, чтобы они о себе изнутри рассказали, как всё это происходило. А вообще всё это страшный тормоз любого прогресса, вся эта уравниловка. Ну, с одной стороны, уравниловку и власти очень любят, коллективная ответственность…
М. Нуждин ― Можно изнутри общины посмотреть благодаря тем земцам, о которых вы много раз говорили. Что они-то как раз эту статистику и внутренние движения вообще не показали, и можно было уже тогда сделать выводы.
М. Кузахметов ― Там просто очень много разных и противоречивых свидетельств. Кто-то восхищался общиной, а кто-то был в ужасе. Там же насилие нормально процветало у крестьян внутри семьи, но они не считали, что раз крестьянин поколотил сына или жену, то он маньяк. Он учит их, потому что пролила, видите ли, нерадивая моя жена — ну как ей кулаком не дать в ухо, дуре эдакой? А мальчик непослушный, мало ли, чем провинился. А даже если не провинился, пороть по субботам, просто чтобы знал. Там всё в порядке было с внутренним насилием в крестьянстве, не будем его идеализировать.
Но ужас общины был не в этом, а в её страшной экономической отсталости. Вот 100 человек — средняя величина общины, только мужчины принимают решения. И земля у них общая, ни у кого из них нет личной земли. Тебе выделяют надел, ты можешь его 20-30 лет обрабатывать, а потом твои потомки, например, оказались бездетными, и у них община эту землю отбирает и выделяет меньшую, потому что другому надо. В нашем понимании частной собственности нет вообще. Сейчас, к счастью, большинство из нас (наверное, к ужасу Ленина) всё-таки какую-то собственность имеют и, надеюсь, в головах всё это уже изменилось. А вот те крестьяне, не умеющие читать, считали, что эти заветы тоже по-своему священны. Они очень недолюбливали дворян. Царя-то любили, а помещиков нет, потому что считали, что земля может принадлежать только тому, кто на ней работает.
Но крестьяне ослеплены мечтой: надо отобрать у помещиков и поделить. Чем и пытались заняться во время своих бунтов и восстаний, и Столыпин всё это видел в своей Саратовской губернии. Что тоже, конечно, ошибка. Там крестьяне просто неграмотные были, и сложно в брошюре это до них донести, объяснить, что помещичьей земли не так много, и даже если всю её отдать, им не хватит. Потом, у помещиков, как ни удивительно, были прогрессивные хозяйства, потому что помещику не всегда надо выращивать зерно только себе.
Мы переходим к тому, что надо было эту общину разрушить. А получалось, что разрушать её надо практически насильственно. Сами крестьяне по-хорошему на это не пойдут. Среди них в этой общине из 100 человек 2-3 предприимчивых возникают, которые не в город хотят уходить, а хотят заниматься сельским хозяйством по-другому — может быть, не рожь выращивать, а что-то другое, или да, выращивать рожь, но человек трудолюбивый будет заниматься этим лично или нанимать кого-то вместо соседа-пьяницы на его участке. Но ему нужна собственность, гарантии какие-то. Если я построил ферму, это поле распахал — что у меня не отберут его, если я провёл какую-то ирригацию…
М. Нуждин ― Да элементарно удобрения внёс.
М. Кузахметов ― Вот я научился читать, прочитал в журнале… Они, конечно, знали про удобрения, но у них только навоз, и то, не каждый год.
М. Нуждин ― Слушайте, ну хотя бы навоз.
М. Нуждин ― Заявку на выход?
М. Нуждин ― Ну им и выделяться смысла нет.
Ну ладно бы, если бы год был урожайным хотя бы. Так ведь неурожайный год, 1906-й, голод. Кстати, это, по-моему, единственное решение Думы, которое было согласовано с властями — выделить деньги на помощь пострадавшим пораньше, а не когда они начнут умирать от голода. Хоть какие-то выводы власти сделали, никто особенно не спорил. Споры были о другом, например, почему выкупать? Если крестьяне хотят больше земли, её покупать надо. Может быть, за льготные кредиты, но не бесплатно.
М. Нуждин ― Но они со скотом ехали, так что тут о первом классе речи идти не может. У них были коровы, лошади, овцы.
М. Кузахметов ― Это очень сложная логистика, железные дороги развиты далеко не везде. Сотни километров надо было преодолеть. Если даже ты согласился перебраться и там будет у тебя много земли, но туда надо добраться. Если даже тебе выделили вагон (некомфортабельный, потому что ты с коровой и лошадью поедешь), но ты до него должен дойти. Тебе даже дали денег на дорогу, но там миллион проблем всё равно. А вдруг заболел? Зимой холодно, летом жарко. Но три миллиона человек перебрались-таки за Урал, на новые территории, где было гораздо больше неосвоенной земли. И там-то гораздо быстрее сложились крепкие хозяйства, потому что и земли было больше, и люди ехали более решительные. А если кому-то не понравилось — вернулись. Около 500 тысяч человек вернулись (все вместе, они же, как правило, семьями ехали, мужики, бабы, дети).
А стало лучше. Несмотря на ужасное сопротивление. Ещё раз повторюсь: самое тяжёлое сопротивление было внутри крестьян, потому что они не могли поверить, что власть для них хочет сделать что-то хорошее. Что бы тебе ни предлагали. Предлагают тебе выделить землю индивидуально, но надо куда-то ехать — значит, на погибель. А у тебя тут погост, тут все твои предки похоронены, с собой же не увезёшь прах. Хотя вот про ссыльных литовцев, латышей — были целые экспедиции во время кошмарных сталинских депортаций, чтобы всё-таки вывезти прах умерших на родину, похоронить на земле предков, у себя на хуторах, литовских и латышских, где эти реформы были проведены давным-давно, и таких проблем не было. Были социальные проблемы, батрачество, но вот эти проблемы внутренней России были давным-давно преодолены.
М. Нуждин ― Получается, что столыпинские реформы мы заканчиваем на позитиве всё-таки.
М. Кузахметов ― Я считаю, что реформы, в целом, удались. Это было очень сложно. Как и реформы 1991 года — откуда взялись продукты в магазинах и экономика заработала? Только через реформы. Да, может быть, не лучшим путём проведённые; да, тяжело прошли. Дальше — капитализм. Тот, кто предприимчив и самостоятелен, тот может заработать и сам о себе позаботиться, а не только в распределительной системе жить. Община тоже была, по сути, распределительной системой, уравниловкой, тормозящей любой прогресс. Столыпин её — да, механически — разрушил.
Читайте также: