Почему николай цискаридзе ведет модный приговор
Обновлено: 02.07.2024
— Это вопрос к издателю. У меня такой поток книг, что я не успеваю за всем следить.
— Помимо фото в книге обещаются откровенные интервью.
— Это действительно так. Здесь очень много о моей первой любви, коллекционировании, о КГБ, отъезде. Шпионские, личные истории, о которых я еще никому не рассказывал.
— Но во Францию вы уехали за любимой девушкой?
— Да, это правда. В книге есть целая глава.
— Сейчас у вас квартира в Париже и квартира в Москве. Насколько созвучны эти города?
— Нисколько. Париж — бедный город с потрясающим вкусом, традицией, архитектурой, мощным интернациональным населением, говорящим на разных языках. Москва — монолитный баобаб, который распростер свои корни и ветви повсюду, что, на мой взгляд, является огромной ошибкой градоначальников. Это мания величия. К тому же Москва — разрушенный город, в котором не сохранены традиция, архитектура, дух и харизма. Но это город огромной энергии и колоссальных денег. То, чего не скажешь о Париже. Париж — город увядающей красоты, безденежья и огромного количества бомжей.
— Русские дамы и француженки настолько же контрастны?
— Безусловно. В России женщин больше, чем мужчин, и поэтому женщины вынуждены брать на себя слишком много. В результате типичный русский мужчина — это ТТТ: тахта, тапочки, телевизор. А француженки готовы делить. Муж с женой могут платить за квартиру пополам, готовить или делать уборку по очереди.
— Ваше самое знаменитое детище — коллекция костюмов. Что было последним приобретением?
— Два дня назад я приобрел смокинг Иосифа Кобзона. Следующим станет гардероб маркизы Д‘Алигр в Париже — я купил 17 платьев с грифами Ворта и Дусе.
— Из современных костюмов вы что-то приобретаете?
— Современные наряды — это мусор, ширпотреб, и пока они меня не интересуют. Я собираю либо то, что связано с великими людьми, будь то артисты, художники, модельеры, либо вещи, созданные очень большими домами моды. Мне совершенно неинтересна бытовая мода, джинсы-майки, хотя весь народ ходит в них. Не интересуюсь свитерами и всем тем, что было выпущено в миллионном тираже. Это не ко мне, это в какой-нибудь провинциальный музей.
— А на московские недели моды ходите?
— Нет времени смотреть чужую работу, мне бы со своей разобраться. К своему же счастью не слежу за модными тенденциями. Иначе моя голова была бы похоже на борщ.
— Последнюю коллекцию Dolce & Gabbana, где в качестве принта на каблуках и сумочках используются иконы, вы тоже не видели?
— Нет, и слава Богу. Я не считаю, что эта группа модельеров вообще достойна обсуждения в настоящее время. Они — модельеры прошлого, интересные в 1990-е, 2000-е. Но не сейчас. А что касается сакральных символов, каждый продается как может. Можно ли сделать платье в виде яйца Фаберже? Так же можно разместить икону на каблуке.
— Вас называют трудоголиком.
— Меня никогда не тянет отдыхать. Отдохнем в гробу. Я не устаю от своей работы. Для меня это — удовольствие. Я провел замечательную презентацию. Вечером у меня запись песни с Надеждой Бабкиной. Просто многие люди занимаются тем, что им изначально не нравится, и поэтому им нужен отдых. Я утомляюсь на пляже и никогда не пойду в клуб: меня раздражает громкая музыка, обилие людей и их желание со мной сфотографироваться. Вот это для меня — работа. А посадить цветы и погулять с собачкой — отдых.
— Одна из ваших фраз: для телевидения нужно сниматься, но не смотреть. Откуда такое отношение?
— Телевизор — мой кормилец, мой хлеб, моя профессия. Но я никогда не заведу его у себя, у меня нет времени его включить. Когда я нахожусь в другом городе, иногда включаю CNN. Новостные программы меня больше интересуют, чем постановочные. Мне интересно, что происходит в мире, но не в огромном количестве. Потому что телевидение любой страны чаще всего показывает негативные истории, а я не хочу впускать в мой мир чужое горе. Каждую секунду на свете умирают сотни людей. Мы же не можем присутствовать на всех похоронах. Поэтому давайте выбирать. А ТВ имеет тенденцию навязать нам чужое горе, но я не хочу знать его в таком объеме. У нас у всех есть свое.
— Конечно. Ведь теперь его веду я. Думаю, зрители тоже это замечают.
— Вам нравится всенародная любовь к себе?
— Вы читаете лекции о моде по всему миру. Есть ли особенности в национальных восприятиях?
— Говорят, вы живете на чемоданах.
— Это правда, и это меня очень гнетет. Мой багаж — всегда три чемодана. Большой гардероб и бесконечные подарки: книжки, чепчики, журналы, игрушки. Наверное, нужно оставлять все это в отеле, но это как-то плохо. Поэтому часто приходится покупать новый чемодан для подарков. И всегда у меня с собой есть компьютер. Мой день начинается со страничек в социальных сетях. У меня 101 тысяча одноклассниц: все они сказали, что учились со мной в одном классе.
— В Москве вы соседствуете с Николаем Цискаридзе. В театре у него репутация скандального человека.
— Со мной это теплейший и добрейший человек. Он учился у моей мамы актерскому мастерству, влюблен в искусство и трех актрис: Одри Хепберн, Вивьен Ли и Грету Гарбо. Он собирает старинные фильмы, интересуется историей русского балета Дягилева. Это интеллектуально глубокий, подкованный человек. А скандалит он в театре, но меня там нет.
— Какое определение вы можете дать моде?
— Мода — это коллективное сумасшествие. Возможность массы людей вдруг увлечься чем-то, что, может быть, изначально никогда не нравилось. Кто-то может сойти с ума по клетке, совершенно необъяснимо. Многие модельеры хотели бы, чтобы их создания вошли в моду — это означало бы для них продажи. Но большинство из них просто не попадает в эту струю. А тот, кто попадает, становится миллионером.
— Поделитесь секретом стиля от Александра Васильева.
— Все женщины разные. По росту, весу, возрасту, профессии, благосостоянию, образованию. Как можно дать такому многообразию совет? Это всегда конкретный вопрос. Но общая тенденция такова: подходя к зеркалу, думайте, что снять, а не что добавить.
Николай Цискаридзе Фото: предоставлено автором
Да, что-то есть, подтверждаю я. Жгучая, демонская масть. К тому же сейчас он носит длинные волосы, как у рокеров Aerosmith. Прямо грива. Соль с перцем. Время от времени он то распускает их по плечам, то собирает в узел, то нетерпеливо отбрасывает назад. Во время нашего разговора он то и дело запускал пятерню в самую гущу волос, словно желая удостовериться, что его волосы на месте. А может, это инстинктивный жест собственника? Мое богатство при мне!
С Николаем Цискаридзе невероятно интересно разговаривать, за ним интересно наблюдать, как за каким-нибудь экзотическим и опасным зверем, выпущенным на волю.
За всю историю только избранные рискнули против этого крепостного права восстать. Да и то без особой надежды на успех. Просто когда уже совсем было терпеть невмоготу. Проще было сбежать. И сбегали. От отчаянья, от бесправия, от невозможности распорядиться собой и своим даром, который требовал большего, чем предусматривала афиша родимого театра, и стоил большего, чем предписывало штатное расписание.
Если вдуматься, то почти все великие балетные карьеры — это история про бегство. По своей воле еще задолго до революции покинула Мариинский театр Анна Павлова, уволили и прогнали вон Нижинского, выскользнула из лап ГПУ и чудом спаслась Ольга Спесивцева.
Да и не в столь отдаленные времена балетные звезды использовали любую возможность, чтобы оказаться на свободе. Впервые это случилось в 1961 году, когда не вернулся с гастролей Рудольф Нуреев. Спустя восемь лет его примеру последовала Наталья Макарова. Еще через шесть лет к ним присоединился Михаил Барышников. Перечисляю лишь самые известные имена, чей сенсационный триумф был в известной степени подогрет и политическим противостоянием двух систем, и атмосферой холодной войны, и скандальными обстоятельствами их бегства.
В 1990-е эти отъезды остались бы уже незамеченными. Да и не было такой балетной труппы в мире, где бы не служили тогда русские танцовщики.
Так случилось, что как раз на это время пришлась молодость и первый взлет Николая Цискаридзе. Помню, как в разгар его ожесточенных битв с дирекцией Большого театра в 2013 году я спросил его, не жалеет ли он, что тогда не уехал.
И он без секунды раздумий ответил, что нет, не жалеет. Что всегда хотел только одного — служить в Большом театре. Что этот театр — его жизнь. Что ничего ему больше не надо, только каждый день проходить мимо восьми колонн и любоваться на бронзовую квадригу с Аполлоном на фронтоне.
Он ведь и балетной педагогикой занялся, понимая, что других способов задержаться в стенах Большого у него после ухода со сцены не будет. Перед глазами был пример двух великих женщин, двух великих балерин — Марины Тимофеевны Семеновой и Галины Сергеевны Улановой. Обе всю жизнь считались антиподами и, служа в одном театре педагогами-репетиторами, старались лишний раз не пересекаться друг с другом, но почему-то обе выбрали именно Цискаридзе. Почему?
Фото: Денис Денисов
Их уже не спросить, но могу предположить, что своим безошибочным балетным инстинктом они почувствовали в нем ту породу, из которой и создаются великие артисты.
Сейчас портреты всех троих висят у Цискаридзе в Академии русского балета им А. Вагановой в Петербурге. Он любит себя окружать изображениями тех, кто был ему дорог и как-то повлиял на него.
В балете не выжить, если у тебя за пазухой не притаилась анаконда, готовая в любой момент отразить нападение или самой перейти в атаку. Кстати, анаконда совершенно не ядовита для человека, но раны от ее жала могут быть очень даже болезненны.
Перед нашей встречей мы заранее условились с Колей, что будем говорить только о тех, кого оба любим. Оставалось договориться о подходящем дне и месте встречи. С последним было проще.
Истории множились, героини теснили друг друга, рискуя превратить нашу беседу в нечто эпическое и бесконечное. В конце концов договорились, что эту сугубо женскую компанию разбавит Владимир Горовиц, ради концерта которого маленький Коля с мамой прилетали специально из Тбилиси.
— Как Ламаре Николаевне удалось достать билеты? — не удержался я. — Ведь это было нереально — попасть на единственный концерт Горовица в Московской консерватории?
— Мама проходила всюду. И не было такой двери или препятствия, которое она не могла бы преодолеть. В конце концов, в кармане у нее всегда была приготовлена трешка, с которой она готова была расстаться ради святого искусства. А тогда трешки в Москве брали все.
Фото: Денис Денисов
Я смотрел на него и думал: да, конечно, Академия русского балета им. Вагановой — это все очень хорошо. Но как же Цискаридзе нужна сцена, как он истосковался по большой роли! Ему надо играть, пленять, потрясать, а не заниматься потекшими трубами, бесконечным ремонтом и учебным расписанием. И не сидеть в жюри телеконкурсов, изнемогая от скуки и чужой бездарности.
…А на следующий день после нашей встречи я оказался в Петербургском Театральном музее, чьи окна выходят во внутренний двор Академии балета. Раньше там была помойка, а сейчас отцветает осенний сад, в центре которого пламенеет одинокий дуб.
— Это сам Коля посадил, — обьяснила мне Наталья Ивановна Метелица, директор Театрального музея. — Я говорю ему, надо бы дуб подрезать, тогда он станет пышнее. Но Коля ни в какую. Не надо, говорит, никого подрезать и ограничивать. Пусть так растет.
Читайте также: