Как живут в пни недееспособные

Обновлено: 02.07.2024

Традицию новогоднего телевизионного обращения к народу ввел Леонид Брежнев, первым с бокалом шампанского в руке снялся Борис Ельцин, а Владимир Путин перенес поздравление на свежий воздух. Подробности.

Главные события 2022 года в политике

Как победили Гитлера под Москвой

Украина готовится к войне

Города России украсились к празднованию Нового года и Рождества

Главный вход на территорию ВДНХ выглядит сегодня именно так – с большими светящимися цифрами 2022. Москва и многие другие крупнейшие города России искусно украшены к празднованию Нового года. Как это сделано – в репортаже газеты ВЗГЛЯД

Украинские авиастроители представили первый серийный Ан-178

В Ленобласти открыли мемориальный комплекс в честь Александра Невского

В Марий Эл открыли новое здание государственной филармонии

В Йошкар-Оле прошло торжественное открытие нового здания Марийской государственной филармонии имени Якова Эшпая, до этого работники филармонии 39 лет располагались в пристрое.

Лучше предыдущего
Хуже предыдущего
Таким же

Приглашать гостей
Ходить в гости
Не хожу в гости и не приглашаю их

Функционирует при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

Главная тема

непризнанная республика

Видео

Окончание строительства

энергетический кризис

государственный ориентир

переговоры путина и байдена

критерий истины

реальный сценарий

разные ценности

на ваш взгляд

Мне сразу говорили, что влезать в реформирование психоневрологических интернатов – дело неблагодарное и даже опасное. Слишком много горя и слишком много стервятников, которые на этом горе наживаются. С тех пор, а прошло уже больше двух лет, и человеческое горе, и стервятники с окровавленными клювами окружают меня плотным кольцом. Горе – это полмиллиона человеческих судеб, спрятанных от нас за высокими безликими серыми заборами равномерно расползшихся по всей стране интернатов. Стервятников, кажется, ничуть не меньше, правда, они растворены среди нас, людей, и поэтому менее заметны.

Кого-то из стервятников я знаю лично, кого-то встречала на совещаниях, кого-то не видела и надеюсь никогда не увидеть. Стервятники встречаются всюду. Среди сотрудников интернатов – например, насилующие женщин в женском ПНИ санитары; медсестры, которые воруют у дурачков долгожданную, вожделенную домашнюю колбасу; врачи, которые назначают здоровым людям дикие дозы психотропных препаратов, чтобы те лежали смирно на койке и не мешали интернату жить своей фашистско–лагерной жизнью. Среди равнодушных сотрудников опеки, которые спокойно и уверенно в ответ на запросы из интерната отказывают проживающим в покупке личных трусов или телевизора, мол, государство вам и так обеспечило казенные трусы и один телевизор на этаж. Среди сотрудников министерств в регионах, которые брезгуют погружаться в проблематику интернатов, пишут отчеты о выделенных на очередной ремонт суммах и закрывают глаза на то, сколько людей в их регионе лишены дееспособности за истекший период, трусливо не замечая, сколько еще невинных сограждан ограблены жестокой системой ПНИ, попали в жернова, из которых не выберутся уже никогда.

Система ПНИ и ДДИ в нашей стране – это позор для государства, правительства и граждан. Позор такого масштаба и уровня, что страшно даже смотреть в ту сторону. Авось само рассосется. Нет. Само не рассосется. Чтобы ГУЛАГ перестал существовать, надо было сначала признать, что он был. Нужно было реабилитировать репрессированных. Нужно было не побояться озвучить цифры. И надо никогда не забывать и не воевать с памятью (но это уже тема для другого текста).

Я выступала с докладами о необходимости реформирования ПНИ на заседании Совета по правам человека, на заседании Совета по попечительству в социальной сфере при Правительстве РФ, даже на Госсовете. Регионом, который решился вскрыть проблему и взяться за изменения, стал Нижний Новгород.

На эту тему

Бояться тех, кто отличается от нас, и прятать их за забором проще, чем научиться жить рядом. Так в разное время исторгали иноверцев, евреев, цыган, лиц кавказской национальности. Избавившись хотя бы частично от национализма, стали преследовать геев и лесбиянок. Теперь, закрепив за ними статус изгоев, мы, видимо, взялись за тех, кого удается вытащить из ПНИ. Всегда надо кого-то бояться и ненавидеть. Это простой способ чувствовать себя выше и лучше других, не делая при этом ничего, чтобы самим становиться лучше и терпимее. Нет, не думайте, я уверена, что мы все поменяем. Я совершенно точно знаю, что добро всегда побеждает зло, что разум сильнее мракобесия, что хорошие люди встречаются чаще плохих. Просто дерьмо не тонет, оно плавает на поверхности и поэтому заметнее, чем толща чистой воды под ним.

Сегодня людоеды стали травить тех, кого нам удалось вывести из психоневрологических интернатов в Нижегородской области. К сожалению, мне понятно, что кампания в нижегородских СМИ – заказная. Почему к сожалению? Да потому, что если бы посты в соцсетях действительно появились бы по инициативе соседей, то достаточно было бы просто познакомить их с Сашей и Светой, с Олей, Наташей, Леной и Лениной мамой – и никакой неприязни не осталось бы и в помине. Вместо неприязни появилось бы сочувствие и ужас от осознания того, что такие люди жили хуже, чем в тюрьме. Без вины виноватые. Но стервятникам, для которых система ПНИ – кормушка и источник бесконтрольной власти, объяснять что-либо бессмысленно.

Но только в ПНИ – в психоневрологических интернатах – не живут опасные психи. Вообще. Их там нет.

А в это же время врач-психиатр, которая заведует в интернате отделением реабилитации, просто не может поверить, что в Нижнем появились люди, которые, как и она и многие ее коллеги, верят в то, что хотя бы часть ее подопечных можно и нужно социализировать и трудоустроить.

Неужели и правда нашлись благотворительные деньги, на которые можно нанять в интернат дополнительный персонал, чтобы проживающим уделять больше внимания? Она готова и сама вести работу по сопровождению ребят во внешнем мире, лишь бы только изменения не прекращались. Сотрудники социальной защиты Богородска тоже взялись за работу с новыми подопечными с большим энтузиазмом. Но верить профессионалам скучно, гораздо проще разжигать вражду и ненависть.

Уже известный нам Александр, про которого говорит женщина из Богородска в своем обращении. Саша работает. К нему со всех этажей спецжилдома ходят одинокие бабушки и дедушки. То кран починить, то полку повесить, то в магазине продуктов купить. Он никому не отказывает. Помогает каждому. Перед выходом на сопровождаемое проживание каждый человек подолгу беседует с сотрудниками интерната и приглашенными экспертами – психотерапевтами, психиатрами, представителями НКО. Потом ребята из ПНИ живут в так называемой тренировочной квартире на территории ПНИ, где их обучают самостоятельно вести быт. Но даже переехав в спецжилдом, они не остаются одни. С ними работает целая команда профессионалов.

Мы живем в стране, где большинство мам особенных детей боятся выходить с ними на улицу. Они стараются выбирать места, где нет других людей. Потому что нет сил выносить взгляды, пересуды, оскорбления. Нет сил в сотый раз объяснять, что их дети тоже могут играть в песочнице. Я не хочу жить в такой стране. Я буду ее менять, сколько хватит сил. Да и никто не хочет. Просто многие об этом не задумываются. Жить в стране без инвалидов – удобно.

Многие родители детей с особенностями хотят, чтобы их ребенок умер раньше, чем они. Потому что, если родители умрут первыми, их ребенок попадет в ПНИ. А ПНИ, поверьте мне, я была в большинстве ПНИ нашей страны и даже пожила в одном из них, страшнее смерти. Никто из нас не мечтал – вот бы у меня родился ребенок с синдром Дауна, никто не планировал малыша с ДЦП. Так получилось. В одночасье жизнь таких семей была перечеркнута. Вот вчера ты занимал какую-то должность, тебя ценили на работе, у тебя были друзья, которые приходили к тебе в гости. А сегодня у тебя родился ребенок с диагнозом, и ты очень быстро перестал существовать для окружающего мира.

Не замечать проблему проще, чем стараться помочь и быть рядом. Мы не замечаем больных детей, инвалидов-колясочников, повзрослевших социально неадаптированных сирот, не видим на улицах тысячи детей и взрослых с ДЦП и синдромом Дауна, которые, как и мы, живут в нашей стране.

Которые на наши с вами налоги превращаются в застенках ПНИ в несчастных замученных зверьков. Это мы их вычеркнули. Отправили в ПНИ или принудили своим неприятием сидеть по домам. Их нет. Они не заходят в наши кафе и рестораны, не смотрят с нами кино в кинотеатрах, не ходят в театры и не ездят в метро, не купаются в наших морях и не плавают в наших бассейнах, не покупают себе трусы или сникерсы в наших магазинах, не играют с нашими детьми на детских площадках, даже не ходят с нами в одни и те же поликлиники. Они покорно не омрачают наш прекрасный мир своим существованием. Так пусть же и дальше не смеют выходить из интернатов. Нам так комфортнее.

Когда в Питере и Москве начало развиваться сопровождаемое проживание, протестов тоже было немало, но благодаря грамотному освещению темы самые ярые противники постепенно стали самыми активными сторонниками. Они знакомились со своими новыми соседями с особенностями развития, и страх уходил, уступая место человеческому отношению. Они научились видеть перед собой не инвалидов, а людей. И поверьте, все те, кто сегодня травит наших ребят в Богородске, очень скоро станут нашими друзьями и волонтерами!

Минтруд и Роспотребнадзор совместно с общественными организациями на заседании Совета по вопросам попечительства в социальной сфере представили результаты мониторинга психоневрологических интернатов (ПНИ) и детских домов-интернатов (ДДИ). Спальни без дверей, отсутствие врачей, переполненность палат – сегодня такую картину можно увидеть в любом ПНИ. Сотрудники некоммерческих организаций составили подробный документ по результатам проверок, с ним ознакомилось Радио Свобода. Оказалось, что в одном и том же регионе в одном ПНИ может быть библиотека, лыжная трасса и кошки в комнатах, а в другом – нет даже мыла в туалете.

Воронежская область, Гвоздевский ПНИ. "Палаты и отделения "милосердия" не оснащены необходимым оборудованием, мужчин моют на рамках от железных кроватей с клеенчатым матрацем, медсестры таскают на себе эти железные приспособления вместе с людьми…" (здесь и далее цитируются результаты проверок. – РС).

Карелия, Ладвинский ДДИ. "Высокая смертность. У большинства умерших в результатах вскрытия в качестве причины смерти фигурирует отек головного мозга. Средний возраст умерших не превышает 30 лет. Вся медицина сведена к психиатрии и прививкам. Фактически вся деятельность ДДИ сведена лишь к поддержанию очень плохого качества жизни. Представлены для проверки были только 3 ИПР (индивидуальная программа реабилитации. – РС), на предложение представить дополнительно директор ответил отказом. Качественно заполненных ИПР – 0".

Медвежьегорский ПНИ. "Перегородок в санузлах нет. Ввиду отсутствия в здании горячей воды (имеются бойлеры), доступ в душевые для ПСУ (получателей социальных услуг. – РС) ограничен и осуществляется по графику – 8–10 человек в день. В комнатах для проживания ПСУ царит антисанитария, запахи испражнений как человеческих, так и животного происхождения. Стены, полы и потолок везде требует срочного ремонта. Повсюду грязь. Ни у кого нет зубных щеток. Белье как нижнее, так и верхнее, в том числе уличное, не имеет маркировки, то есть является общим и раздается после его стирки по принципу: кому подошло, тому и надели.

Практически все ПСУ не имеют большей части зубов. Медобследования заключаются практически в прохождении процедуры флюорографии и анализа крови из пальца один раз в три года. За 2018 г. направлено на госпитализацию в Республиканскую психиатрическую больницу – 102 чел. (согласно отчету ПНИ – 41).

Опрошенная А., помещенная в изолятор 26.02.2019 г., не знает причину своего там нахождения, как и свою дальнейшую судьбу. То же самое сказала находившаяся уже неделю в изоляторе Л. Комнаты изолятора, напоминающие комнаты следственного изолятора, закрываются снаружи на запоры. Двери сделаны из металлической решетки. Отсутствует вентиляция свежего воздуха. В одной из комнат находится мужчина с гепатитом С для того, чтобы он никого не заразил…"

Кемеровская область, Малиновский ПНИ. "Во время проверки было очень много устных обращений от ПСУ – на значительно урезанную ежемесячную пенсию, о неосведомленности о размерах своих пенсий. Недееспособных не информируют о введении понятия ограниченной дееспособности, об этом даже не знает персонал интерната. В практике ПНИ только лишение дееспособности. Не прописан питьевой режим для ПСУ в отделении милосердия (50 чел.), в связи с чем людям не доступна питьевая вода между приемами пищи…"

Нижегородская область, Понетаевский ПНИ. "Впечатление от закрытых отделений ужасное! Люди не должны так жить, в каком бы состоянии они не были! В мужском отделении есть очень тяжелые проживающие, которые сидят на полу в коридорах со следами ушибов, кричат, плачут, во многих палатах стоят ведра для туалета без крышек, запах, у многих они стоят около спальных мест, где люди спят, лицом уткнувшись в свои туалеты! В этом же отделении есть мужчины, которые по своему состоянию отличаются в лучшую сторону. На вопрос, почему они здесь, с тяжелыми, ответ, что мужское отделение у них одно".

Отчет Федеральной службы по труду и занятости показал, что в проверенных интернатах проживает 155 878 граждан, включая детей. Из них 16% проживают в комнатах по семь и более человек. Выявлено 278 нарушений санитарно-эпидемиологических правил, требований по количеству спальных мест, требований к водоснабжению. А также 386 нарушений обеспечения доступной среды для инвалидов: отсутствуют пандусы, лифты, беспрепятственный выезд из помещений.

По результатам проверки рекомендовано разработать и апробировать модернизированный пакет документов на примере одного из субъектов РФ с целью последующего внедрения повсеместно; субъектам – учесть результаты проверок и устранить нарушения; организовать ежегодные проверки интернатов.

По итогам Совета было поручено провести тотальную психиатрическую оценку всех проживающих в ПНИ, чтобы со временем вывести людей на сопровождаемое проживание. Правда, общественники, которые давно работают в этой сфере, говорят, что на это может уйти очень много лет.

Нейролептики против отита

Кроме официальной проверки свой мониторинг ведут и некоммерческие организации. На этой неделе в один из регионов ездили сотрудники Центра лечебной педагогики, которые пригласили с собой двух стоматологов и главного детского психиатра Москвы Анну Портнову. Столичные врачи впервые съездили в два интерната – детский на 90 человек и взрослый на 700 – в 220 и 120 км от областного центра соответственно.

Дети перегружены психотропными препаратами, хотя показаний для назначения аминазина и галоперидола у них нет

– В детском интернате мы были в отделении "милосердия", где находятся самые сложные дети, – рассказывает Анна Портнова. – Дети перегружены психотропными препаратами, хотя показаний для назначения аминазина и галоперидола у них нет. Бывает, что у детей с аутизмом или глубокой умственной отсталостью поведение расценивается как агрессивное. Он может подойти укусить, ударить, но ребенок так взаимодействует. У него нет других форм поведения. Но вместо того, чтобы учить его другим формам целенаправленных действий, ему подавляют и эту активность. Это, конечно, не совсем правильных подход, когда психотропные препараты используют вместо дефектологических и педагогических методов. В этом отделении "милосердия" все дети лежат, у них нет колясок, на которых их могли бы вывозить. Их даже не достают из кроваток. Кормят лежа.

– Да, одна чиновница из департамента соцзащиты так и сказала: "Мы закладываем интернат". Поступила партия детей – и они их туда "заложили". Про лежачих детей она говорит: "Вот это лежаки".

В других отделениях интерната кто может – ходит в соседнюю школу, кто ходить не может, видимо, и не учится… Интересный момент, что когда потом во взрослом интернате директор поднимала документы – у кого есть образование, – только у 10% были какие-то справки.

– Что вас больше всего поразило, чего быть вообще не должно?

– Сама атмосфера. В отделении "милосердия" голые стены, нет занавесок, нет дверей. А отделение смешанное. В туалете – открывается дверь из коридора, а кабинок нет, и видно, как там кто-то сидит на унитазе. И люди к этому привыкли и не чувствуют смущения.

В ПНИ люди все невысокие, видно, что дефицит питания с детства. Все примерно одинаково одеты, особенно в отделении "милосердия", некоторые женщины пострижены "под ноль". Унизительно все выглядит…

– Вы там обследовали кого-то?

– Да, я смотрела практически подряд несколько человек, потом попросила показать мне самых тяжелых и истории болезни тех, кого госпитализируют в психиатрические больницы. Используются в основном три препарата, три нейролептика из старого арсенала: аминазин, тизерцин, галоперидол. Все три дают одновременно, хотя это неправильно. Это препараты одной группы, их не надо пациенту в таком количестве назначать. Тем более если для назначения даже одного препарата нет показаний. Человек и так обездвижен, например, с ДЦП…

Портнова берет со стола папку с записями из поездки:

– Вот, пациентка, девушка 27 лет. ДЦП, гипотрофия, то есть ручки такие, как палочки. Слабенькая совершенно. Лежит уже несколько лет на противопролежневом матрасе, получает 300 мг аминазина – это очень большая доза, галоперидол 4,5 мг и неолептил 10 мг. Поступила из ДДИ, это все, очевидно, там ей и назначили. Может быть, она кричала, а кричала, потому что безречевая, что ее беспокоило – неизвестно. Запись в истории болезни, что "аминазин с противорвотной целью", она у себя вызывала рвоту. Возможно, у нее были болевые ощущения после еды, она и засовывала руки в рот. Девушка с глубокой умственной отсталостью, не могла объяснить свое состояние. В результате ее загрузили нейролептиками, и вот она лежит, слюни текут, улыбается.

А ей лекарства не нужны, человек же не в психозе находится. С человеком надо гулять, общаться, высаживать. При умственной отсталости не нужны нейролептики. Должно быть развитие бытовых навыков, самообслуживания, ориентации в жизни. А такого там нет практически.

– А психиатры местные что говорят про такое лечение?

– В основном: "А это ему назначили в больнице". Но, в общем, соглашаются, что "что-то мы недоглядели". Они не отстаивали это лечение, но это и бессмысленно.

– С вами в поездке были стоматологи. Они осматривали людей?

– Их было двое. Один – заведующий кафедрой, а другой – директор клиники эстетической стоматологии. Они молодцы, просмотрели около ста человек в обоих интернатах. Осматривая рот пациента, попутно обнаружили острый отит. Нашли два новообразования в ротовой полости. У нескольких были гнойные воспаления десен с гноетечением и кровью. А это дикие боли.

– А нейролептиками эта боль глушится?

– Нейролептиками все глушится. Пациент кричит от боли, бьется головой – значит, плохо себя ведет. …Это ужасно, если честно.

– Какая там смертность?

– Во взрослом интернате за два года умерло 100 человек. То есть каждую неделю по человеку. А там много молодых людей и, по идее, не должна быть такая смертность.

– На Совете, посвященном реформе ПНИ, было предложено провести психиатрическое обследование всех проживающих. Это возможно?

– Быстро вряд ли получится, так как в стране в ПНИ и ДДИ проживает около 160 тысяч человек. Но сделать это нужно в как можно более короткие сроки с привлечением специалистов и экспертов региональных систем здравоохранения.

Процесс на годы

За последние два года руководитель Центра лечебной педагогики Анна Битова посетила более 70 интернатных учреждений соцзащиты в 25 регионах. Именно поэтому она попросила не называть последний регион, в который она приглашала врачей: проблемы везде схожие.

– Для меня в ПНИ наиболее тяжело воспринимается невозможность уединения. Конкретно тот интернат, куда мы ездили, был дико переполнен – 700 человек в нескольких одноэтажных корпусах. Там в принципе нет места, где ты можешь побыть наедине. Везде палаты по 11, 12, 14 человек, хотя по СанПиНу положено 6! Везде туалеты без дверей и перегородок. Одежда, которая закупается по 44-ФЗ, одинаковая для всех. И зубные щетки, и халаты у всех одинаковые.

Но главная общая проблема в том, что в системе ПНИ не соблюдаются права человека. Например, право на свободу передвижения – это вообще ключевой вопрос: почему во многих интернатах дееспособные граждане даже по интернату не могут ходить свободно? Там нет свободы получения информации. Очень у небольшого количества есть телефоны. При этом есть и привилегированные люди: идешь по коридору, везде по 10–12 человек в комнате, а потом раз – и комната на двоих. В том, что палата платная, не признаются: "Так доктор решил".

– А персонал везде одинаковый?

– Примерно, но в каждом интернате мы видим людей, которые относятся к проживающим по-доброму и уважительно, которые понимают, что если они оттуда уволятся, то эти люди будут еще более брошенными. И для меня очень тяжело видеть этот разрыв: вполне искренние люди, которые пытаются сделать что-то хорошо. Но система такова, что на сегодня нормально там что-то сделать невозможно.

Детские интернаты несколько лет назад начали меняться, и там видна какая-то перспектива, идут постепенные изменения. А взрослые – еще пока даже нет решения о том, как эта система будет меняться. С министерствами только-только начинаются разговоры. Но из прекрасного [можно отметить] то, что все уже согласны, что так оставлять нельзя. На прошлой неделе было предложено провести оценку состояния людей в ПНИ, чтобы выявить их индивидуальные запросы и возможности. И в зависимости от состояния в дальнейшем перевести их на альтернативные формы проживания, например, сопровождаемое.

– Чтобы вывести из ПНИ тех людей, которые могут проживать вне учреждений, должен быть изменен порядочный кусок законодательства, принят закон о распределенной опеке. У людей должна быть возможность жить дома. Сейчас этому много чего противоречит. Надо выстроить систему так, чтобы человек мог выбрать между домом и интернатом. И сказать: "Я выбираю дом, мне нужна сиделка на шесть часов в день".

А если ему нужна сиделка на 24 часа, то можно будет предложить вариант сопровождаемого проживания в малой группе. Вариантов может быть много. Но должен быть приоритет надомной поддержки, для этого кроме принятия новых законов должны быть перераспределены финансовые потоки. Но у нас пока существуют единичные примеры сопровождаемого проживания, и под них нет никакой законодательной базы. Нет СанПиНов под малокомплектное проживание, нет правил соцобслуживания. И люди должны быть выучены другому уходу – когда ты живешь всего с пятью проживающими, ты будешь совсем по-другому работать. Но я думаю, вернее, очень надеюсь, что это все будет. Хотя зарубежный опыт показывает, что это не происходит быстро и на создание такой системы требуется не один десяток лет, – рассказала Анна Битова.

В ПНИ живет 650 человек. 650 людей с инвалидностью за одним забором!

Две трети женщин в ПНИ коротко острижены, ежик на голове. Спрашиваю — зачем вы их так стрижете? Директор интерната говорит — у нас тут парикмахерская, и они сами себе выбирают прически. И правда, мы спросили одну женщину, почему она так острижена — говорит ей так удобнее, сама попросила. Но почему большинство женщин за забором ПНИ делают себе такие одинаковые стрижки ежиком.

Зубы. Боже, у большинства людей в ПНИ зубов или нет совсем, или они наполовину гнилые! Я такого скопления людей с гнилыми зубами на весь рот еще никогда не видела. Хотя вроде как в районной поликлинике должна быть доступная для всех по ОМС государственная стоматология?

Во всех комнатах в ПНИ установлены видео-камеры. Максим, дееспособный модный молодой человек 22 лет, вынужден 24 часа в сутки находиться под видео наблюдением. Камеры установлены не только в общих зонах, но и в комнате, где люди переодевают трусы, спят, отдыхают. Пытаюсь представить, что чувствует человек, на которого круглые сутки с потолка смотрит видео-камера?

Раньше я думала, что в плохих условиях жизни в ПНИ виноват директор ПНИ. Но мы сегодня поближе познакомились с директором. Он оказался хороший! Приходит на работу в 6 утра, работает без выходных. Знает по именам и в курсе историй большинства из 650 проживающих там людей. Дверь в его кабинет открыта, проживающие в любой момент могут зайти с вопросами. Мне он по-человечески очень понравился.

Максим говорил, что если задерживается на работе, то должен ходить мыться в подвал, где тараканы и плесень. Директор меня сегодня отвел в этот подвал. Спрашивает — ну что, где тут тараканы и плесень? И правда, тараканов и плесени в подвале нет, я была не права. Но все равно идея у себя в доме спускаться мыться в подвал странная.

Директор говорит — вы думаете, я не знаю, как тут все надо сделать? Я был в таких учреждениях за границей. Там тебе даются деньги, и ты все делаешь как считаешь нужным. А мы ни одной копейки на свое усмотрение потратить не можем. ФЗ, торги и т. п. За 8 лет персонал в 3 раза сократили, а количество проживающих осталось прежним. Вот вы бы в хосписе, говорит, могли бы делать всю ту же работу, но не 300 сотрудниками, а 100? Я говорю — нет. Вот и директор ПНИ тоже не может. И то бы говорил сделал, и это, если бы были средства.

Комиссия, на которой решали судьбу Максима. Будет он дальше жить в ПНИ или сможет получить положенную ему от государства как ребенку-сироте квартиру? Максим в белой рубашке, со свежей стрижкой, жутко волнуется, я тоже жутко волнуюсь. Члены комиссии — 15 незнакомых людей. Нет бейджиков с их именами, ты не знаешь ни кто эти люди по должности, ни как их зовут. Сначала докладывает кто-то из сотрудников ПНИ, зачитывают из личного дела диагнозы, историю жизни:

— Любовно-сексуальные отношения у него есть?
— Не был замечен.
А какие кстати можно иметь любовно-сексуальные отношения, когда ты живешь в мужском отделении и в твоей спальне установлена видео-камера?

Остальные члены комиссии были довольно доброжелательные и спрашивали Максима по-доброму. Но их вопросы были очень далеки от реальности жизни в ПНИ.

— Что ты умеешь готовить?
— Яичницу.
— Только одну яичницу?
— В детском доме у нас были занятия кулинарией, а тут, в ПНИ, нет.
Максим 4 года живет в учреждении, где всю еду готовит столовка, допуска к кухне у проживающих нет, он вообще ничего не может себе приготовить сам. Комиссия справедливо считает, что навыки самостоятельного приготовления еды важны для выхода из интерната. Но как человек может их получить, если в интернате ему ничего нельзя готовить себе самому?

— Сколько в месяц тебе будет нужно денег на еду?
— 9 тысяч.
— Наверное все-таки побольше?
— Я не знаю, в интернате нам дают всю еду.
75% пенсии Максима уходит интернату в том числе на еду. Интернат централизовано закупает на всех еду, централизовано готовит ее в пищеблоке и централизованно раздает уже приготовленные блюда проживающим. Из своей пенсии по инвалидности Максим на руки не получает ни копейки. Если бы ни работа, откуда он должен был бы научиться разбираться в деньгах? Как человек, чью пенсию целиком забирает интернат, за которого все продукты покупает интернат, как вообще человек должен узнать, сколько в месяц ему нужно на еду? Ведь в интернате люди не видят свои денег и не покупают себе еду сами.

— Максим, расскажи, сколько стоит квартплата за квартиру? Как нужно платить за квартиру?
— Я думаю, что с учетом инвалидности, будет 200 рублей.
— Нет, 2 000 рублей. (Откуда Максим должен знать сколько платить за квартиру, если у него никогда не было квартиры?)
— Где и как ты будешь оплачивать квитанцию за квартиру (слава Богу, друзья Максима ему это рассказали, но вообще какой смысл задавать такие вопросы человеку, который никогда в жизни не платил за свою квартиру, потому что ее у него нет?).

Комиссия закончилась, Максима отпустили. Члены комиссии решили, что после проживания в тренировочной квартире в течение года, Максим сможет жить сам. Я с этим решением согласна. Члены комиссии вдруг стали очень по-человечески говорить. Сказали, что они чувствуют свою личную ответственность за каждого выпускника ПНИ. Вдруг Максим решит бросить работу, продать квартиру и тп? Сколько на их памяти было ребят, которые не смогли жить после ПНИ сами и погибли. Члены комиссии очень беспокоятся о судьбе каждого выпускника ПНИ.

Я подумала, что очень понимаю их. На их месте я бы тоже очень волновалась, старалась бы все на 100% предугадать, прежде чем решиться отпустить человека в самостоятельную жизнь, и потому тоже бы так жестила.

И мне правда очень понравился директор ПНИ. Он уже кучу лет там работает, всю свою жизнь на это учреждение положил, в условиях очень ограниченных ресурсов старается сделать как лучше, все проконтролировать, безопасность гарантировать, за всем проследить.

Я очень понимаю Максима, который говорит, что ПНИ — это тюрьма на 650 инвалидов, и он не хочет там прожить всю жизнь. Не хочет мыться в подвале, жить в комнате на 6 человек и ходить в туалет без дверей.

Если с каждым по-человечески поговорить, я каждую сторону понимаю. Вижу что каждый хороший и старается сделать как лучше. Но как так получается, что в России инвалиды вынуждены жить по 650 человек за одним забором без дверей в туалете и душе, с гнилыми зубами и отсутствием в жизни дел кроме сна, жратвы по расписанию и телевизора я так и не поняла.

За это же должен быть кто-то ответственный?

Олеся. Детдом — интернат — Миша

Олеся попала в Черкизовский психоневрологический интернат, когда ей исполнилось 18 лет. До этого с 15 лет девочка жила в детском доме.

«Мать и отец работали вместе, в браке не состояли, отец в итоге уехал в другой город, а после уже родилась Олеся, — рассказывает Ирина Борисенкова, юрист из Гражданской комиссии по правам человека — некоммерческой организации, которая уже более десяти лет занимается в России восстановлением прав в сфере психиатрии.

Лишение дееспособности в психоневрологических интернатах в России поставлено на поток, уверяют правозащитники. Так дело Олеси Коломенский городской суд, как следует из протокола, рассмотрел за десять минут. Сама девушка на заседании не присутствовала, решение вынесли заочно, по результатам судебно-психиатрической экспертизы, которая также проходила без участия Будановой. В один день с Олесей недееспособными суд признал еще несколько человек, рассмотрение каждого из их дел также заняло у судьи не больше пятнадцати минут. Когда девушка узнала о решении суда, она позвонила своему другу Михаилу Степанову.

Мише 34 года, с Олесей он познакомился около года назад.

Михаил — худой и высокий парень, выглядит моложе своих лет, работает в салоне сотовой связи и живет с родителями. Как только Олесина дееспособность будет восстановлена, ребята собираются подать заявление в загс. Именно Михаил нашел для девушки адвокатов из Гражданской комиссии.

Когда мы в первый раз встретились с Олесей в Черкизовском ПНИ, было трудно поверить, что перед нами взрослая девушка, которая хочет учиться, работать, жить самостоятельно. И практически невозможно было поверить, что их с Мишей действительно связывают романтические отношения.

За бетонным забором

По данным Государственного периодического доклада РФ в Комитет ООН по правам ребенка, в детских домах и интернатах находится более 350 тысяч детей. 200 тысяч из них — дети с нарушениями развития, чаще психического, от которых отказались родители.

Как посчитали в Научном центре имени Сербского (Федеральное государственное бюджетное учреждение государственный научный центр социальной и судебной психиатрии), на 2011 год число людей с психоневрологическими диагнозами, проживающих в социальных учреждениях, превысило 146 тысяч. Из них более 22 тысяч детей жили в интернатах для умственно отсталых детей.

Хотя по закону ПНИ — социальные учреждения, а жильцы должны подписывать с ними договор об оказании услуг и иметь право на расторжение этого договора и на отказ от лечения, на практике это не соблюдается, уверяют правозащитники и жильцы, столкнувшиеся с принудительным лечением. Выйти из интерната для большинства его обитателей становится практически непосильной задачей, особенно, если интернат успел подать документы на лишение жильца дееспособности.

Интернат, в котором живет Олеся, со стороны больше напоминает колонию: высокий бетонный забор, мрачные корпуса, пункт охраны, через который нежелательный посетитель не пройдет. Охранник на проходной переписывет паспортные данные Михаила Степанова и адвокатов из Гражданской комиссии.

Спустя десять минут мы оказываемся в комнате для посетителей: высокий стол, пара лавок и сотрудница интерната, зорко следящая за гостями. На столе стоит литровая банка с домашними котлетами, оставленная кем-то из посетителей. В комнате появляется старушка под руку с внуком-подростком. Мальчику на вид лет 14, на голове несколько заметных шрамов. Он смотрит в одну точку и пытается общаться с пожилой женщиной при помощи нечленоразделных звуков.

Еще через некоторое время в комнату приводят Олесю. Девочка выглядит испуганной, но узнает Мишу и Ирину и тут же бросается обнимать обоих. Правозащитницы еще раз спрашивают, точно ли она хочет покинуть интернат. Олеся уверенно кивает. Ей дают подписать заявление об отказе от услуг ПНИ. Кроме этого заявления Михаил собрал еще целый пакет справок и бумаг, подтверждающих, что он может забрать Олесю. Главная среди них — постановление суда о повторной психиатрической экспертизе, которое удалось получить адвокатам из Гражданской комиссии. Пусть и на время, но оно вернуло девушке дееспособность, а значит — возможность навсегда покинуть ПНИ.

Степан. Спецшкола — интернат — психбольница

Сейчас Степе уже за 30. Аккуратная стрижка, солнцезащитные очки, чистые и отглаженные брюки, ветровка.

С 20 лет постоянным местом жительства Тимченко стал ПНИ № 30. Затем были ПНИ №2 и ПНИ №13.

Когда Степе исполнилось 22, он впервые услышал о том, что психиатрическое лечение без согласия самого человека запрещено, а тем более запрещено лечить жильцов в психоневрологических интернатах (по закону это можно делать только в психиатрической больнице). Степан сказал психиатру в интернате, что тот не имеет права колоть жильцов психотропными и давать им таблетки.

Степа успел поработать грузчиком, уборщиком в детском саду и актером массовки на Мосфильме. Несколько лет он работал и жил в Москве, вовсе не появляясь в интернате, но пришлось вернуться.

Максим. Интернат — изолятор — интернат

Родителей Максима Солдатова лишили родительских прав, когда он учился в начальных классах. Сначала он учился в обычной московской школе №24, затем в школе №105. В 3 классе, на перемене, Максима посадили в машину и привезли в детский дом-интернат для умственно-отсталых детей №15.

Со спины Максима можно принять за 13-летнего подростка. Возраст выдает сеть глубоких морщин и то, что у Солдатова не хватает половины зубов. Волосы собраны в хвостик, который торчит из-под бейсболки, на Максиме мешковатые джинсы и черная ветровка.

По словам Солдатова, в интернате №15, где он жил вплоть до своего совершеннолетия, детей за любую провинность ночью ставили на колени, заставляя держать подушку на вытянутых руках. Били, если ребенок засыпал. Время от времени детей окунали в ванную с холодной водой.

Он до сих пор помнит, как ему сделали первый укол аминазина, который затем повторяли в течение недели. От этих уколов тело Максима сильно сводило, он чувствовал слабость и недомогание, хотелось спать, были судороги.

После перевода из ПНИ №16, Максима в течение пяти лет держали в изоляторе за решеткой. Он и еще несколько молодых людей были заперты в одной комнате, которая была им и столовой, и туалетом. По словам Солдатова, приходилось долго стучать, чтобы кто-то вынес ведро или вывел их погулять.

Он и его соседи по палате смогли выйти из-за решетки только когда за них вступился Степан Тимченко.

Вскоре Максима перевели в ПНИ №13. Там, как он рассказывает, были те же самые нарушения, что и во всех предыдущих. Самым неприятным для Солдатова стало то, что персонал распоряжался личными вещами жильцов по своему усмотрению: у Максима было несколько морских свинок, которых у него сразу же забрали.

Интернат забирает у подопечных 75% их пенсии. В итоге каждый из жильцов получает на руки порядка 4 тысяч рублей.

Всего в интернате живет порядка тысячи человек. Большинству из них разрешается выходить за пределы интерната. Почти все взрослые обитатели ПНИ пьют, за что периодически получают наказания от персонала. Многие находят работу в Москве. Максим, например, работал грузчиком, а позднее устроился уборщиком в одну из московских больниц. Но последнюю работу пришлось оставить, а новую пока найти не получается: сейчас Солдатов занят восстановлением документов, которые, по его словам, у него украли.

Пока документы не будут восстановлены, Солдатов не сможет исполнить свою главную мечту — выбраться из интерната и получить квартиру или собственную комнату.

Жизь после таблеток

Второй раз мы с Олесей и Мишей встречаемся уже во дворе их дома рядом с метро Беговая. Девушка по-прежнему выглядит немного растерянной при встрече с новыми людьми, но больше улыбается и болтает. ПНИ ей удалось покинуть только второго апреля, всего неделю она не принимает психотропные.

Олеся живет с Мишей и его родителями, учится пользоваться компьютером и планшетом: единственный гаджет, с которым Олесе приходилось до этого иметь дело — мобильный телефон, да и тот у нее забрали в интернате.

Миша говорит, что хотел бы, чтобы Олеся продолжила учебу, но на кого учиться, она пока не решила. Сейчас самый большой ее страх — что судья снова признает ее недееспособной и вернет обратно в интернат. Юридически это все еще возможно, хотя интернат уже лишился своих опекунских функций по отношению к девушке.

— Меня ведь не сделают снова недееспособной? — спрашивает Олеся то у Миши, то у меня.

Читайте также: