Становление европейской рациональности в процессе становления античной судебной процедуры по м фуко

Обновлено: 28.05.2024

Отправным пунктом рассуждения служит внутренне противоречивая очевидность: для западной культуры характерна одновременно логофилия (подчеркнутая любовь к слову) и логофобия — страх перед той непредсказуемой силой, которая таится в произносимом слове , в массе сказанных вещей и самих высказываниях как о событиях, нарушающих привычные формы мысли и бытия.

"ПОРЯДОК ДИСКУРСА" - инаугурационная лекция Фуко в Коллеж де Франс, прочитанная 2.12.1970; текст опубликован в 1971, считается одной из программных работ в рамках постмодернистской парадигмы. Основная проблема, анализируемая Фуко в "П.Д.", - это проблема соотношения дискурсивности как свободной процессуальности дискурса, с одной стороны, и социокультурных механизмов регламентации и контроля над дискурсом, придающих ему - посредством нормирования и ограничения - определенный "порядок" . Избрание в Коллеж де Франс реально означало для Фуко возможность адаптации антитрадиционных и в этом плане неакадемических идей в академический культурный контекст (в Сорбонне это было невозможно - не только в силу того, что она репрезентирует собой идеал классицизма, но, по оценке Арона, и в силу "деятельной враждебности коллег, которых приводит в дурное расположение слишком блестящие таланты и успех" Фуко). В 1969 Коллеж де Франс (после смерти Ж.Ипполита) объявляет конкурс проектов реорганизации возглавлявшейся им кафедры "Истории философской мысли" (стандартная практика Коллеж де Франс; кандидатура Фуко была в свое время предложена Ж.Ипполитом); из трех предложенных проектов (одним из которых был проект кафедры "Философии действия", предложенный П.Рикером) победил проект Фуко: кафедра "Истории систем мысли". Лекции Фуко в Коллеж де Франс имели не только общеевропейский, но в полном смысле этого слова мировой успех (среди слушателей были К.Леви-Стросс, Делез, Ф.Бродель, Ж.Дюмезиль и др.), сыграв существенную роль в процессе социальной институциализации постмодернистского типа философствования в целом. Постмодернизм [Энциклопедия]

ПОРЯДОК ДИСКУРСА - понятие постмодернистской философии, фиксирующее конкретно-историческое состояние дискурсивной среды, конституирующееся в качестве результата социокультурной детерминации (регуляции, контроля и ограничения) дискурсивных практик. Введено в одноименной работе Фуко (1970), посвященной осмыслению сущности и механизмов социокультурной детерминации и контролирования дискурса. Фуко осуществляет сравнительный анализ дискурсивных практик, культивируемых в контексте современной культуры, и дискурсивных практик классической европейской традиции, что позволяет ему как выявить специфику культурного статуса дискурса, так и сформулировать интегральные закономерности социокультурной детерминации дискурсивной сферы. Прослеживая историческую эволюцию дискурса, Фуко начинает его историю с античного периода, в рамках которого дискурс принадлежал к доминантным и привилегированным феноменам культурного пространства, "вершил правосудие и присуждал каждому его долю". Подобный его статус был обеспечен общими метафизически артикулированными основаниями античной культуры, задающими пространство мышления, в рамках которого бытие предполагалось пронизанным единым универсальным логосом, постигаемым в рациональном усилии. Дискурс, который конституировался в культуре подобного типа, "это был дискурс, который, предсказывая будущее, не только возвещал то, что должно произойти, но и способствовал его осуществлению, притягивал и увлекал за собой людей и вступал, таким образом, в сговор с судьбой. Такой дискурс, по Фуко, оказывается не только "облеченным полномочиями", но и весьма "небезопасным", поскольку обладает по отношению к культурному пространству акцентированным потенциалом доминации, персонифицированно репрезентированной в социально значимой для античного полиса фигуре софиста.

В XIX веке, ближе к концу его, утверждается эпоха третьей эпистемы – она существует до нашего времени: эпистема систем и организаций. Значит, были различения, реестры – после них теперь нужно вернуться к идее целого и научиться всем этим многообразием знания как-то управлять. Возникает эпистема систем и организаций. Эпоха философии систем в немецком идеализме, эволюционная теория Дарвина – системные связи между видами, типы взаимодействия. Человек начинает видеть мир как систему взаимодействий. До сих пор это многое определяет в науке. До сих пор мы еще до конца не вышли из этой конфигурации мысли.

Фуко, уже застав век нарастания информационных технологий, предполагает, что человечество находится на пороге новой, четвертой эпистемы. Свидетелями ее формирования, возможно, являемся мы. Что может прийти на смену эпистеме систем и организаций? Примером которой является любое научное знание сейчас. Отдельно взятая наука существует, чтобы из наблюдений строить системы. Будь то система Менделеева или системы в экономике или политологии. В век информации может установиться что-то вроде эпистемы контроля. Человек сначала все уподоблял – потом разделял – затем собрал в систему – что теперь с этим делать? Человек теперь хочет контролировать мир, себя и других. И тут видна взаимосвязь между некоторыми из основных слов Фуко. Знание. Весь культурный процесс замешен на знании, на воле к знанию. Мы знаем, что знание – сила. Фуко понимает власть как силу. (В отличие от Ханны Арендт.) Знание дает власть над собой и другими. И путь к этому пролегает через историю. Фуко этого в полной мере не застал. Эпистема контроля проявляется в том, что над всеми представлениями о системах и организациях главенствует возможность доступа к информации. Власть дает доступ к информации и возможность манипулировать ею, а через нее манипулировать людьми.

Всегда это было на периферии культуры, а сейчас это сама реальность культуры. Индустрия культуры – манипулирование досугом. Знание – обладание информацией, которую можно эффективно использовать. Фуко впервые озвучил эту тему как предмет специального исследования.

Дискурс. Речь. Тоже практика. Дело, деятельность. Дело, которое имеет свои эффекты. Воздействие. Дискурс как речь – то, благодаря чему человек становится собой. Это слово выходит на первый план и становится определяющим. От идеи дискурсивности Фуко не отойдет. Поэтому можно еще по-другому определить сущность культуры – совокупность дискурсов.

Дискурс – речь, не обязательно даже словесная. Для Фуко это прежде всего, конечно, дискурс языковой. В широком смысле, это станет ясно потом, дискурсом может быть любое дело, поступок, речь, которая имеет воздействие. Ограничиться можно и лингвистическим пониманием дискурса. Культура – прежде всего пространство дискурса. Но точно так же и пространство производства знания, и власти, и практики.

Люди говорят много и все время. Не важно, устно или письменно. Уже очень рано они начинают зависеть от того, что говорят. И от того, как говорят. Каждый отдельный человек начинает зависеть от того, что и как говорят вокруг него. Человек может быть объектом манипуляции со стороны людей, управляющих дискурсом. Одна из главных проблем культуры заключается в управлении дискурсами: что, когда и кем говорится. Если дискурсом не управлять, то он будет хаотичным. И множественные дискурсы будут образовывать хаос, в котором люди начнут просто тонуть. В котором будет невозможна артикуляция знания. Будет невозможно для отдельных людей достичь власти и осуществлять силу. Если позволить всем говорить, что хотят и когда хотят, не будет ни знания, ни власти. Аристотель писал: все люди от природы стремятся к знанию. От какой природы? Хотят обладать властью. Но если не контролировать то, что люди говорят, – все практики культуры обернутся хаосом. Фуко подчеркивает, что надо исследовать культуру под этим углом зрения. Исследовать процедуры контроля над дискурсом и дискурсами. Выделяет три группы таких процедур.

Внешние процедуры контроля. Кто-то их устанавливает: один человек, группа людей, могут установиться стихийно. Дальше у Фуко начинается речь, непривычная по стилю. Изобретает необычные употребления слов, новые слова. Возникает необычная оптика, которую Фуко очень последовательно описывает. Из названий процедур многое понятно. Процедуры внешнего контроля это прежде всего процедуры исключения:

Ещё раз подчеркнём, что это именно процедуры контроля над дискурсами, то есть над речью. Через речь только и возможно получить доступ к человеку и человеческой практике. Запрет – можно запретить что-то говорить на какие-то темы силовым установлением. Запрет – то, что в глубокой древности практиковалось как система табу. Табу – запрет на определенного рода действия. Но недаром слово закрепилось и стало означать запрет вообще. Запрет производит одну из наиболее эффективных форм отбора дискурса. Чтобы управлять людьми во всевозможных ситуациях, нужно ограничить область, о которой нельзя говорить. О Ленине и Сталине в определенный период было нельзя плохо говорить. О гомосексуальности в 60-е – 70-е было запрещено говорить столь открыто, сколь ныне. Запрет на дискурс о сексуальности был еще более широким в XIX веке. Фактически запрещено всерьез говорить об абсолютной монархии в демократических обществах в эпоху либерализма.

Мудрость не от мира сего, юродство. Это один из примеров того, как работала процедура разделения (скорее, без отбрасывания). Поэтому речь безумца имела особый статус внутри всего пространства дискурсов и могла пониматься так, а не иначе. В определенных привилегированных ситуациях безумец фактически становится пророком истины, которая недоступна разуму. Разум и безумие отделены друг от друга, но сохраняют глубинную, иногда парадоксальную, связь. Часто в основе – христианская идея мудрости не от мира сего. Связь между знанием и властью. Безумец знает либо то, чего не знает разумный, либо прекрасно знает то, на что другие предпочитают закрывать глаза. Речь идет о знании и о том, как это знание соотносится с властью и силой. Шут может обладать большей властью, чем король. Ему, как безумцу, который осуществляет дискурс другого, даровано право говорить в другом режиме. Говорить то, что другие не могут сказать. На других наложен запрет. Безумцу разрешено говорить некоторые вещи в лицо королю – процедура разделения.

Ещё одна процедура исключения: противопоставление истинного и ложного дискурса. Все это в чистом виде, может быть, никогда не выступает, все это не всегда строгие термины, а некие наброски того, каким взглядом можно и нужно посмотреть на культуру как результат того, что человек делает с собой, с другими и со своей речью.

Кто-то должен установить, какую речь и по каким причинам можно считать истинной, а какая заведомо будет ложной. Значит, не будет иметь отношения ни к знанию, ни к власти. В современную эпоху истинным дискурсом, речью, имеющей непосредственное отношение к истине, является тот дискурс, который научно информирован, каким-то образом опирается на научные исследования. Будь это научно-популярная статья в журнале – она заведомо принадлежит к истинному дискурсу. А если статья в журнале повествует о том, как в современной медицине можно использовать принципы средневековой алхимии, – она будет принадлежать к заведомо ложному дискурсу. Фуко, будучи озабочен системой уголовного права, политическими вопросами, говорит о том, что дискурс права со второй половины XIX века должен опираться на психологические, социологические и медицинские знания. В начале XIX века мы наблюдаем триумф полицейского государства. И вообще феномен полиции. Дискурс правовой должен опираться на знания о человеке и социуме. А в Средние века – на авторитет священного писания. И можно было устраивать судебные процессы над животными. А сейчас судебный процесс над животными будет заведомо ложным дискурсом. Люди по разным причинам, но с одной целью – управлять доступом к власти, – отделяют заведомо истинное от заведомо ложного. И главное: объявляют нечто истинным или ложным.

У Фуко в нашем тексте другие примеры, из области науки, обратите внимание.

Автор – как процедура! Не человек, который написал текст. Человек всегда есть. Но он может перестать быть, а автор у текста остается. Не важно, был Шекспир или его не было. Важно, что есть тексты, а значит, есть автор. Автор это функция текста, а не человек. И это внутренняя процедура регулирования дискурса. Фуко вспоминает о том, что в средневековой культуре авторы научных или богословских трактатов обязательно были известны, потому что именно с их именем связывалось то или иное положение, формула. К имени был привязан авторитет текстов. В Новое время в научной литературе мы видим обратное – тенденцию к тому, что автор не важен. Он важен может быть тогда, когда его именем нужно назвать конкретный закон, открытие, например, спутник планеты. Это и есть работа автора как процедуры. Имя автора – чтобы зафиксировать в системе научного знания определенной конфигурации некоторое явление. Огромное количество людей, которые пишут работы в тех или иных областях науки, могут оставаться анонимными. В сфере художественной литературы – наоборот. В Средние века все художественные тексты тяготеют к анонимности, а с началом Нового времени все больше распространяется принцип индивидуальности и уникальности авторства. Сейчас уже есть такая головная боль, как авторское право, что было совершенно немыслимо еще в XVIII веке. Люди брали друг у друга, что хотели, переписывали и не обязательно ставили свое имя под этим. Многие художественные произведения циркулировали анонимно. Автор – процедура регулирования дискурса, дополнительная к процедуре комментария. Здесь ограничивается случайность дискурса. Случайность – то, что общество никак не может допустить, принять и позволить. В зависимости от того, насколько, почему и в какой форме важно авторство, тексты по-разному читаются, воспринимаются и циркулируют.

Третья группа процедур, позволяющая контролировать дискурсы, направлена на прореживание субъектов. Направлена на то, чтобы кому-то дать возможность говорить, а кому-то не дать.

Дискурсивные сообщества – вторая группа процедур прореживания субъектов. Сообщества людей, которые обладают привилегированным правом на тот или иной дискурс. Есть, например, писатели – образуют дискурсивное сообщество в пространстве культуры. Не любой человек войдет сразу в это дискурсивное сообщество. Отдельно взятое научное сообщество на любом уровне. Это может быть связано с идеей тайного знания. Масонские ложи, которые хранят дискурс в тайне. Важен принцип организации субъектов в группы.

Третья процедура – доктрина. Некое зафиксированное учение или изложение принципов. Религиозная или политическая. Фуко говорит, что доктрина (учение, которое преподносится как то, чему необходимо следовать) должна отображать процедуры контроля над объектами дискурса. Религиозные доктрины – пример организации дискурсов через субъекты. И научная школа. Здесь пересекаются разные предшествующие процедуры, но важно то, что некто навязывает свою доктрину, и даже если ничего не навязывается насильственно – вы не можете выйти из процедуры. Либо вы должны следовать установленной системе в своей работе, либо будете из нее исключены.

Четвертая процедура – социальное присвоение дискурсов. Связано с теми или иными расслоениями, дифференциациями или стратификациями общества. Присвоить право говорить о чем-то человек может в зависимости от статуса, образования, финансового состояния. Не все, что может сказать богатый, может сказать бедный. Не все, что может позволить себе сказать культуролог, может сказать монтер железнодорожных путей – на него будут странно смотреть.

Читать последнюю часть речи. Методы исследования. Переворачивание, серия, специфичность, уникальность. Они противостоят ряду более традиционных методов, которые изображают культуру так, что мы не видим многое из того, что вспомнили сегодня.

Мы зависим от того, что говорим, в гораздо большей степени, чем от того, что думаем.
monocler, Олег Комков

ДИСКУРС (фр. discours, от лат. discursus — рассуждение, довод) — одно из сложных и трудно поддающихся определению понятий современной лингвистики, семиотики и философии, получившее широкое распространение в англо- и особенно франкоязычных культурах. Значение слова — речь, выступление, рассуждение. В рус. языке, как и во многих европейских, этому слову нет эквивалента. Оно переводится как Д., дискурсия, речь, слово, текст, рассуждение. Предметом теоретического изучения Д. стал относительно недавно.

Д. как сходен, так и отличен от языка и речи. С речью его сближает то, что он также является процессом и деятельностью. Однако в отличие от речи Д. предполагает систему, он обладает свойством целостности, имеет внутреннюю организацию, форму, к нему применимы понятия вида, жанра и стиля. Свойство системности сближает Д. с языком. Язык является универсальной абстрактной микросистемой, тогда как Д. — конкретной мини-системой. Д. — это речь, наделенная социокультурным измерением, или язык, преобразованный говорящим субъектом и включенный в конкретный социокультурный контекст. Типология Д. включает религиозный, политический, литературный, филос. и др. дискурсивные жанры. Мы в подобных случаях обычно используем понятие языка, считая, что каждая область культуры имеет свой язык: литературный, филос. научный и т.д.

Понятие рациональности получило распространение в эпоху Нового времени XVIII-XIX вв. так как разум становится ценностью европейской культуры. Рациональное противопоставляется иррациональному (нелогичному, неразумному).

Рационализм – в широком значении это некая установка сознания и основанное на ней мировоззрение, согласно которому наш мир и отражающее его мышление строго упорядочены, то есть подчиняются некоторым общим законам, и в постижении этих законов заключается сущность человеческого сознания. Сократ – один из основателей европейского рационализма. От Сократа – к Платону – далее к Аристотелю.

В узком значении это гносеологическая концепция, которая образовалась в философии науки нового времени, противопоставляется эмпиризму, в которой утверждалось что разум, а не внешний опыт – основа человеческого познания.

Онтологические основания рационализма

Из наиболее авторитетных работ, посвящённых истории рационализма – Г. Башляр (XX в.) – новый рационализм, привносит в рационализм нечто новое:

- рациональность в человеческом существовании должна связываться не только с логичностью мышления, но и с его критичностью и творческой ориентацией;

Современному человеку на каждом шагу предлагаются готовые варианты решений. В этом серьезная угроза для человека, угроза для самостоятельного мышления. Современный человек отучается мыслить из-за СМИ, так как там много готовых вариантов мышления.

Основы античного (и в последствии европейского рационализма)

Для это эго обратимся для начала к мифам.

Изначально мифология существовала в 2-х основных формах:

1) Устный рассказ – постоянно интерпретируемый в передаче и изложении живая, подвижная,

2) Ритуал – порядок действий, подчинённый определённому мифологическому сюжету, и приобщающий к ситуациям и смыслам мифа. Приобщение к тому событию, которое произошло в истории однажды, а воспроизводиться периодически, с определенной целью. Основные источники: Лосев, Тейлор, Вунд.
Элементы мифологического мышления:

Мифологическое знание – это знание ненаучное, нерациональное, основанное на эмоционально-чувственном переживании действительности, которое в свою очередь основано на рассказе и ритуале.

Мифологический вымысел – нечто непростое, незаурядное. Сущность мифологического вымысла в одухотворении мира, при котором природа наделяется свойствами человеческой души (боги, титаны, чудовища – все чем-то заведуют).

Мифологическая вера – убеждение в том, что мифологические образы и сюжеты не условны, не сказочны, а что они и есть сама действительность.

В изначальной мифологии нет различия между мифологическим образом и реальностью. В изначальном мифологическом мышлении – гром и молнии это сам Зевс, его лицо, а не объяснение, почему гремит гром.

Основные свойства мифологического мышления:

1. Целостность – мифология как система мифов даёт комплексное представление о

действительности. И в этом плане самодостаточна, не нуждается в исследованиях.
2. Природоцентричность – сюжеты и персонажи мифов навеяны природными явлениями.

Одухотворённая природа – и есть дом человека, в котором он живёт. Для античного и

средневекового человека был домом, вполне уютным и удобным. В нём были хозяин, при котором

человек чувствовал себя, если не всегда и комфортно, но вполне определённо. Человек

современности – бездомный, в силу принципиальной незавершённости научной картины мира.

3. Цикличность мифологических сюжетов. Миф – воспроизводящийся и повторяющийся

спектакль. И регулярность ритуалов лишь подчеркивает эту цикличность в человеческом

человека согласно определенным ценностям и образам.

5. Миф – это первая форма упорядочивания действительности и рационализации. Боги – это

существа, упорядочивающие мироздание до определенного предела (так как и над ними

существует неподвластная судьба и рок).

решения или доказательства, так как миф дан человеку непосредственно и очевидно. В мифологии

мышление и бытие тождественны. Поэтому мифы, в научном представлении – ничего не

Миф как некая система, формирующая человека, согласно определённым ценностям и образцам.

Миф, не смотря на всю свою иррациональность, в некотором роде уже был системой,

упорядочивающей мир. В античной мифологии – боги не всемогущи. Над всем – Мойра.

Переход к рациональному мышлению

Изначальное мифологическое мышление – самодостаточно, и оно способно перерабатывать любые внешние явления. Вопрос: тогда каким же образом произошёл переход от иррационального к рациональному, от мифологического мышления к научному мышлению?

Апории Зенона – одно из первых сомнений в наивном реализме. Сомнение в том, что порядок природы адекватно отражается в нашем мышлении. Порядок мышления и порядок природы не совпадают, они не тождественны. Зенон: стрелы движутся (факт), но при анализе возникает противоречие.

Причины перехода к рациональному мышлению: объективные и субъективные.

1) Интенсивное экономические развитие (Древняя Греция IX-VII вв. до н.э.) из-за развития торговли, судоходства, выплавки железа, колонизации. Уровень экономического развития, который способствовал выделению социального слоя, способного посвятить себя созданию науки.

2) Расширение географического горизонта, открытие новых территорий, морей.

Рационалисты Античности осевого времени – рациональное мышление (философия) критикуя и вытесняя мифологию, начинала предлагать человеку новые идеалы и ценности знаний, новый тип самоопределения человека в мире, при котором человек стал больше обращаться к разуму (Логосу). Таким образом, первые философы – учителя, которые требуют от учеников не слепо верить и копировать стереотипы жизни, а искать истину собственным умом. Вместо традиции и обычаев – образование.

Происходит разделение типов мировоззрения на обыденное – доминирующее, и философское – субъективное. Отсюда исторические прецеденты преследования философов, обвинения их в нарушении социальных норм – тот же Сократ. Примеры: Анаскогор, Протогор, Сократ, Аристотель. Рационализм представлял опасность для устоев нации, так как делал человека относительно свободным.

1) Любопытство. Наука начинается с удивления. Удивление человека перед окружающим миром и

новым открытием в ситуации постоянно расширяющегося мира (Аристотель, Н.Бор).

2) Сомнение, скепсис. Разум способен сомневаться не только во внешнем, относительно него, но и

прежде всего в себе самом. Первое из таких сомнений в том, что порядок природы не идентичен

порядку нашего разума (те же Апории Зенона). Что значит объяснить явление – это указать его

причину. А потом причину причины, и так до бесконечности – в максимальном приближении –

мир не познаваем. Отсюда вывод – существует некая Первопричина, которая является причиной

всему сущему, и сама является причиной самой себя.

Софисты – Протагор, Горгий – ссновой человеческого познания является индивидуальное чувственное восприятие, которое по определению – индивидуально. Сколько людей – столько и мнений. А сколько мнений – столько и представлений о действительности. А значит истина и ложь не различимы. И значит, истины не существует.

Значит – истина – это то, то во что ты веришь. И то, что практически полезно.

Поперечные профили набережных и береговой полосы: На городских территориях берегоукрепление проектируют с учетом технических и экономических требований, но особое значение придают эстетическим.

Папиллярные узоры пальцев рук - маркер спортивных способностей: дерматоглифические признаки формируются на 3-5 месяце беременности, не изменяются в течение жизни.

Организация стока поверхностных вод: Наибольшее количество влаги на земном шаре испаряется с поверхности морей и океанов (88‰).

ALEF запись закреплена

После Второй мировой войны философская жизнь и вместе с ней наиболее интересные философские споры перемещаются на довольно длительное время во Францию. Французская ситуация того времени характеризовалась пересечением самых разных направлений. Во-первых, это влияние Хайдеггера: несмотря на его нацизм, во Франции его ценили и переводили, правда, рассматривали в меньшей степени как героя экзистенции, а в большей степени как крупнейшего систематического метафизика, феноменолога. Во-вторых, это психоанализ, который пережил новое рождение через рецепцию во Франции, прежде всего кру́гом Лакана. И в-третьих, это структурализм, то есть учение о языковой семиотической детерминации общественных, культурных процессов.

Изначально структуралистский проект был вполне оптимистичным: это была попытка переинтерпретировать культуру, общество, исходя из языковых структур, которые представлялись ключом, отмычкой к любому содержанию. Но постепенно внутри размышлений о природе и структуре языка и структуре культуры возникло ощущение, что эта культура репрессивна и наша задача состоит в том, чтобы дать слово другим языкам — тем, которые были в каком-то смысле подавлены существующей идеологией, существующими кодами; как бы высвободить реальность из-под ее кодов. Такова одна из линий, которую можно вывести из структуралистского анализа.

Постепенно это направление мысли становилось частью движения антипсихиатрии, которое было направлено вообще против какого-либо насильственного лечения сумасшедших. То есть, во-первых, сумасшедший, безумец выступал здесь как фигура любого человека, потому что со времен психоанализа стали понимать, что в каждом из нас есть безумие. Но с другой стороны, безумие — это голос иного, и услышать его нам мешает западное авторитарное или тоталитарное рациональное сознание. Здесь принципиально важно, что мы должны слышать голос безумия, как, например, мы слышим его, когда читаем работы Арто или смотрим на картины Ван Гога, то есть имеем дело с безумными художниками. В философском отношении тезис Фуко исходит из наличия какой-то молчаливой, а может быть, не совсем молчаливой, но непонятной истины, которая присутствует в речи безумца и которую мы не понимаем. И поэтому так важно, что Европа изолирует cумасшедших и перестает давать им голос не сразу, а только в XVII веке, — во время становления рационального дискурса.

Кроме того, его интересует философский жест. Ему важно показать, что это проблема не только историческая, но и интеллектуальная. В философии он обращает внимание на то, что Рене Декарт, великий французский философ, который всеми считается родоначальником как раз научного рационализма Нового времени, живет как раз в эту эпоху, и в его произведениях встречается фигура безумия.

И дальше он продолжает пересказывать свои сновидения, указывая, что в этих сновидениях все, что он воспринимает, не является истиной. Этот мысленный эксперимент приводит Декарта к выводу, что даже в этих ситуациях, даже при таких посылках все равно остается этот факт сомнения: я сомневаюсь, я думаю, настоящие ли это стеклянные шары или не настоящие, настоящий ли этот мир? Этот факт — истинен, а уже то, в чем я сомневаюсь, может быть верным или не верным.

Поэтому Фуко говорит, что Декарт — это фигура исключения безумия, а поскольку Декарт известен как родоначальник новоевропейского рационализма, то и весь новоевропейский рационализм покоится на исключении безумия — даже не на отвержении, а на исключении, изоляции: мы их не слушаем. Теперь их язык становится немым, а до этого он был говорящим.

Аргумент Деррида следующий.

Насколько убедительно Фуко доказывает, что Декарт подавляет безумие? Ведь если мы внимательно прочитаем текст (а Деррида очень любит внимательно читать тексты), мы увидим, что Декарт переходит к гипотезе о сновидении, о том, что я сплю и все мне снится, как к более радикальной, чем гипотеза о безумии. Потому что гипотеза о безумии, говорит он, только некоторые элементы мира подвергает сомнению — например, устройство собственного тела. Безумец ошибается в чем-то, а тот, кто видит сон, ошибается, ну или неправильно воспринимает всё. То есть Декарт не совсем исключает безумие: он переходит к другой, более радикальной возможности, но не отказывается рассматривать безумие и даже включает его в свой центральный аргумент.

Вообще говоря, элементы безумия обнаруживает и сам Декарт. Мы не знаем, был ли Декарт безумен, но если говорить о его тексте, то он изобилует сильными риторическими фигурами, гиперболами, которые на уровне текста являются аналогами безумию. Что такое безумие в тексте? Это когда текст кричит, ломает грамматику, прибегает к очень странным образам. Так что, вообще говоря, текст Декарта именно такой — неровный и не очень-то рациональный, хотя обосновывается в нем системная логическая рациональность.

Таким образом, в основе самого разума лежит безумие. В том, что разум маниакально стремится все просветить своим светом, все объяснить и отвергнуть даже малейшую возможность сомнения, дойти до полной достоверности, есть свое безумие. Это не значит, что Деррида оправдывает Декарта или полностью идентифицируется с ним; он просто говорит, что все сложнее, что в известной степени безумие и разум переходят, перетекают друг в друга. Это некоторый континуум, и между истинной, но немой речью, и не истинной, но рациональной речью нет жесткой границы.

У Деррида получается, что Фуко в своей критике Декарта практикует тот самый рационализм — проведение жестких границ, аналитичность, — который он, собственно, у Декарта и критикует. Деррида говорит: можем ли мы вот так классифицировать и диагностировать Декарта, проводя историческую черту, исторический разрыв?

Соглашаясь с Фуко в том, что жесткие кодовые системы могут быть репрессивными, Деррида говорит, что они еще не выражают всего разума. Разум сложнее, чем просто структура или схема для анализа, разум — это не просто математизирующий рассудок. Разум основан на символической деятельности, а символическая деятельность осмысленна — и смысл ее всегда больше, чем какая-то однозначная юридическая трактовка.

Деррида здесь выступает как защитник рациональности от анархических и в то же время позитивистских нападок со стороны такого умного оппонента, каким является Фуко, который приходит к отвержению философии как дисциплины, и уж тем более к отвержению всей традиционной метафизики, и к формулировке исторической, я бы даже сказал, историцистской программы, которая просто фиксирует разрывы между различными историческими формами мышления, формами осмысления действительности, не имеющими никакого отношения ни к истине, ни друг к другу.

В противовес этому, по Деррида, нужна совершенно другая семиотика. Нужна теория культуры, которая строится на жестах символического высказывания, символического проброса, которые формируют рациональные структуры понимания. Эти рациональные структуры понимания никогда не полны, они всегда оставляют нам какую-то тайну на потом, но к этой тайне надо относиться уважительно и работать с ее интерпретацией.

Это острый спор. Для меня он достаточно однозначен: я здесь на стороне Деррида. Но очень многие ученые и философы считают, что победил в этом споре Фуко. Действительно, у него есть довольно сильные аргументы, например в отношении филологической интерпретации. И Фуко, в общем-то, определил развитие гуманитарных наук, особенно социологии и истории, — в большей степени, чем Деррида, чье значение фокусируется в литературоведении и философии. То есть они разделились по своим аудиториям.

Но этот спор — о легитимности западной рациональности, о легитимности философии как института и как дисциплины перед лицом ее репрессивных и структурирующих хаос побуждений — не разрешен. Понятно, что любая философия имеет тотализирующий и структурирующий и тем неизбежно что-то оставляющий за бортом характер, и тем не менее из этого неоправданно делать вывод о том, что философию надо заменить интеллектуальной историей различных эпох. И сегодня, пятьдесят лет спустя, этот спор остается и в интеллектуальном, и в институциональном смысле столь же актуальным, как тогда, когда он разразился.

Тема научной рациональности стала одной из ключевых не только в современной философии науки, но и в философии культуры и в социальной философии. В книге П. П. Гайденко рассмотрен процесс рождения науки Нового времени, прослежены те факторы – религиозные, общекультурные, социальные, – которые содействовали формированию принципов научной рациональности. Автор проводит сравнительный анализ античного и новоевропейского типов рациональности, обсуждает попытки ряда мыслителей XX в. преодолеть зауженные представления о рациональности и найти выход из кризисов, порожденных индустриально – технической цивилизацией. Издание рассчитано на широкий круг читателей, интересующихся проблемами философии, науки и культуры.

В последнее время в связи с углубленным изучением тех поворотов в развитии науки, которые обычно называют научными революциями, нередко можно встретиться с утверждением, что наука, какой мы ее видим сегодня, в сущности, берет свое начало на заре нового времени, в XVI — первой половине XVII вв. Что же касается тех форм знания, которые принято называть античной и средневековой наукой, то они настолько радикально отличны от науки нового времени, что тут вряд ли можно говорить даже о преемственности.

Здесь, однако, может возникнуть вопрос: почему, желая исследовать, когда и как возникла математика как наука, мы обращаемся к древнегреческим мыслителям, в то время как уже до греков, в Вавилоне и Египте, существовала математика, а стало быть, здесь и следует искать ее истоки?

В Греции мы наблюдаем появление того, что можно назвать теоретической системой математики: греки впервые стали строго выводить одни математические положения из других.

Надо отметить, что в Древней Греции так же, как и в Вавилоне и Египте, разрабатывалась техника вычислений, без которой невозможно было решать практические задачи строительства, военного дела, торговли, мореходства и т. д. Но важно иметь в виду, что сами греки называли приемы вычислительной арифметики и алгебры логистикой λογιστική — счетное искусство, техника счисления) и отличали логистику как искусство вычисления от теоретической математики. Правила вычислений, стало быть, разрабатывались в Греции точно так же, как и на Востоке, и, конечно, греки при этом могли заимствовать очень многое как у египтян, так и в особенности в малоазийских государствах. Математические знания Египта, Вавилона и Греции, использовавшиеся для решения практических задач, явились одновременно реальным фундаментом для последующего осмысления математики как системной теории.

Первый толчок к рефлексии по поводу основных понятий математики, по — видимому, дало открытие несоизмеримости, имевшее место, по свидетельству исторических источников, именно в пифагорейской школе 11 . Следует однако отметить, что это открытие могло быть сделано только там и тогда, где и когда уже возникли основные контуры математики как связной теоретической системы. Ведь только в этом случае может возникнуть удивление, что дело обстоит не так, как следовало ожидать. Не случайно открытие несоизмеримости принадлежит именно грекам, хотя задачи на извлечение квадратных корней, в том числе корень квадратный из 2 и решались уже в древневавилонской математике и составлялись таблицы приближенных значений корней.

Второй сильный толчок к размышлению о логических основаниях научных понятий был дан открытием так называемых апорий Зенона Элейского 13 впервые выявившего противоречия, связанные с понятиями прерывности и непрерывности (первое в истории науки открытие парадоксов бесконечности). Школа элеатов, представителем которой был Зенон, сыграла важную роль в античной науке, поскольку она внесла требование логического прояснения научных понятий, и прежде всего понятий математики, которыми ранее оперировали некритически.

Возможно ли мыслить множество, не впадая при этом в противоречие? — вот один из главных вопросов, поставленных Зеноном.

Сам Зенон отвечал на этот вопрос отрицательно. Но не столько ответ Зенона, сколько его постановка вопроса сыграла важную роль в развитии научного мышления греков, вплотную подведя их к проблеме: в каком отношении между собой находятся чувственные явления и те понятия, с помощью которых мы эти явления познаем?

В выяснении этой стороны дела большую роль сыграла философия Платона.

Как же решает Платон те проблемы, которые возникли в результате описанных нами выше открытий и вызванных ими затруднений?

Размышляя о том, когда и почему у людей возникает надобность в научном исследовании того или иного явления, Платон приходит к следующему выводу: если чувственное восприятие не дает нам определенного и недвусмысленного указания, что такое находящийся перед нами предмет, то возникает необходимость обратиться к мышлению. Таким путём возникает наука. Приведём это рассуждение Платона ввиду его существенного значения для нашей темы.

Теперь посмотрим, какова же, по Платону, природа самого этого посредника — числа.

Подводя итог нашему анализу платоновского обоснования математики и науки вообще, можно сделать следующие выводы.

Во — первых, Платон считает математику образцом науки как таковой; правда, она уступает высшему знанию, которое Платон называет диалектикой; это выражается, в частности, в том, что математика нуждается в некоторых предпосылках — допущениях, которые ею самой принимаются, но внутри нее доказаны быть не могут.

Во — вторых, математика оперирует с идеальными объектами, или, как мы сегодня сказали бы, создает идеализации, и в этом — основа строгости ее выводов и определенности ее понятий.

В — третьих, математические науки имеют дело с идеализациями, так сказать, разной степени строгости и логической чистоты: арифметика — с числами, образованиями идеальными (логическими), геометрия — с пространственными фигурами, образованиями промежуточными, для конструирования которых приходится как бы придавать идеям — числам пространственный облик, что и выполняет особая способность — воображение.

1 Это не значит, что в древневосточной математике отсутствовали элементы, начатки доказательства; но единой системы доказательств в ней не было.

2 Szabó A. Anfange dcr griecluschen Mathemalik. Mǘnchen — Wien, 1969, S. 245.

3 Варден Б. Л. ван дер. Пробуждающаяся наука. Математика Древнего Египта, Вавилона и Греции, М., 1959. С. 41.

5 Пифагорейская школа была основана в VI в. до н. э. Кроме самого Пифагора, основателя школы, к наиболее крупным ее представителям относятся Гиппас, Филолай, Архит Тарентский (один из крупнейших математиков IV в. до н. э.). Пифагореизм представлял собой религиозно — философское учение, важным моментом которого было понимание числа как начала всего существующего. Однако пифагорейцы занимались не только математикой, к которой в античности относили, кроме арифметики и геометрии, также астрономию, акустику и теорию музыки. Среди них были также врачи, как Алкмеон из Кротоны, ботаники, как Менестор из Сибариса, и т. д. Начиная с IV в. до н. э пифагореизм сближается с идеалистической философией Платона. В целом это направление существовало очень долго — вплоть до эпохи Римской империи (так называемый неопифагореизм — с I в. до н. э. по III в. н. э.).

6 Маковельский А. О. Досократики Ч. III, Казань, 1919. С. 34.

7 Аристотель. Метафизика. М. — Л., 1934. С. 27.

10 Маковельский. Цит. соч. С. 62.

11 Это открытие приписывали даже самому Пифагору, однако точных сведений об этом нет.

12 Подробнее см.: Цейтен Г. Г. История математики в древности и в средние века. М. — Л., 1932. С.40–42.

13 Зенон (V в. до. н. э) принадлежал к школе элеатов и был любимым учеником главы школы — Парменида.

14 Платон. Соч. Т. 3, ч. 1. М., 1971. С. 332.

15 Там же. С. 333.

17 Там же. С. 336.

18 Szabó A. Anfange der griechischen Mathematik, s. 256–257.

19 Аристотель. Цит. соч. С. 47.

20 Там же. С. 246.

21 Платон. Цит. соч. С. 493.

23 Платон. Цит. соч. С.493–494.

24 Там же. С.344–345.

Онтологический горизонт натурфилософии Аристотеля

Преодолеть субъективизм, ставший в новое время руководящим принципом при исследовании научного знания и постепенно превратившим гносеологию в основную философскую науку, можно лишь путем обращения к рассмотрению бытия как центрального понятия философии и — соответственно — к онтологическим, бытийным основаниям всякого знания, в том числе и знания научного 1 .

А между тем нам нет надобности уходить ни в седую древность первобытного состояния, о которой у нас нет ясного представления, ни отказываться от собственной европейской традиции, убегая от нее на Восток, поскольку на европейской почве имела место развитая естественнонаучная теория, построенная на прочном онтологическом фундаменте и дававшая цельную и продуманную систему рационального знания, а не просто мифологему природы. Я имею в виду физику и — шире — натурфилософию Аристотеля, при этом рациональность аристотелевской физики отличается от научной рациональности в ее современном понимании, так что без большой натяжки мы можем назвать ее альтернативной. Научное познание мира, с точки зрения Аристотеля, отнюдь не предполагает абстрагирование от изучающего этот мир сознания и от существования человека в этом мире, не требует того противопоставления субъекта и объекта, на котором стоит современная наука. Такой подход к изучению природы можно назвать натурфилософским. Сегодня к натурфилософии не случайно возрождается большой интерес 2 .

Рассмотрению онтологической базы, на которой строится естественнонаучная система Аристотеля, и посвящена настоящая глава.

1. Аристотель и античная традиция трактовки бытия

Эти моменты в разных философских школах получали разную интерпретацию, но принципиальное, прадигмальное их значение сохранялось на протяжении многих веков — от Парменида и Демокрита до Платона, Аристотеля, Плотина и Прокла. Мы здесь вкратце коснемся интерпретации понятия бытия только у наиболее выдающихся предшественников Стагирита — у Демокрита и у Платона, поскольку это необходимо для постановки вопроса о бытии и сущности у Аристотеля.

2. Бытие, сущность и категории

Трактуя единое как меру, т. е. как понятие соотносительное, Аристотель тем самым полемизирует с Платоном, у которого Единое предстает как высшее начало, сверхбытийное и непознаваемое (Парменид, 142b-143а). Единое у Платона выше сущего и является условием возможности сущего, подобно тому как пифагорейцы видели в Единице не число, а начало числа. Впоследствии у неоплатоников эта тема платоновской философии получила дальнейшее развитие: у Плотина Единое получает характерное название: epekeina ths ousiaz — по ту сторону бытия (сущности).

У Платона единое в значительной мере выполняло ту функцию как в онтологическом, так и в познавательном плане, какую Аристотель отводит сущности: ведь именно благодаря единому всякое сущее оказывалось чем-то одним и тождественным себе. Аристотель же видит именно в сущности нечто самостоятельное и самотождественное.

3. Закон противоречия

Отсюда видно, что проблема доказательства первоначально имела прежде всего практическое значение: для аргументации в суде, в народном собрании, — одним словом, там, где стремятся победить противника в споре; однако, в отличие от софистов, Аристотель учит не просто вести спор, а распознавать истину и отличать ее от лжи.

Многие исследователи справедливо указывали на этот практический источник и практическую же функцию аристотелевой силлогистики 19 . И с этим нельзя не согласиться, если только отсюда не делается вывод, что собственно научно — теоретической значимости учение о силлогизме не имеет (а такая точка зрения получила широкое распространение в отечественной литературе.

Мне, напротив, хотелось бы подчеркнуть, что доказательство («силлогизм — это доказательство) 20 у Аристотеля имеет первостепенное научно теоретическое значение 21 . Более того, созданный Аристотелем логический метод доказательства надежнее и строже математического метода, в XVII–XVIII в. в. существенно потеснившего силлогизм.

Как видим, закон противоречия, категория сущности как первой среди категорий и наличие определения взаимно предполагают друг друга. Все они поставлены Аристотелем., в качестве противоядий от релятивизма, подчеркивающего изменчивость и текучесть, которые, по убеждению античных философов, препятствуют созданию науки 22 .

4. Сущность и суть бытия (чтойность). Проблема определения

Что касается общего и рода, то они рассматривались в качестве сущностей в школе Платона; что общее и род не суть сущности с точки зрения Аристотеля, мы уже видели. Остается рассмотреть два других значения: субстрата и сути бытия.

Применительно к науке одной из важнейших социально значимых целей является рост знания. В философии науки сложилась традиция выделения следующих типов научной рациональности и соответствующих научных картин мира:

классической,
неклассической
и постнеклассической.

Однако общепринятым считается факт возникновения науки в эпоху Античности. Поэтому период развития науки, начиная с Античности до эпохи Возрождения, условно называют доклассической рациональностью.

Cмена типов рациональности происходила в связи с глобальными научными революциями. Точнее, каждый новый тип рациональности не упразднял предшествующий, но ограничивал сферу его действия, допуская его применение только для решения ограниченного круга задач.

Некоторые исследователи предполагают, что наука возникает в рамках истории и культуры древних цивилизаций. Эта мысль основывается на том непреложном факте, что древнейшие цивилизации – Шумеры, Египет, Вавилон, Месопотамия, Индия – выработали и накопили большое количество астрономического, математического, биологического, медицинского знания. Вместе с тем, самобытные культуры древних цивилизаций были ориентированы на воспроизводство сложившихся социальных структур, стабилизацию исторически сложившегося образа жизни, господствующего на протяжении многих столетий. Знание, которое вырабатывалось в этих цивилизациях, как правило, носило рецептурный характер (схемы и правила действия).

Доклассическая рациональность

Большинство современных исследователей истории науки считает, что становление доклассической рациональности имело место в Древней Греции в VII − VI вв. до н.э. Важнейшие компоненты доклассической рациональности –

математика,
логика,
опытная наука.

Доклассическая рациональность прошла в своем развитии три подэтапа:

рациональность Античности,
Средневековья,
Возрождения.

Первые античные мыслители, создававшие учения о природе – Фалес, Пифагор, Анаксимандр – многое почерпнули из мудрости Древнего Египта и Востока. Однако те учения, которые они разрабатывали, усвоив и переработав элементы опытного знания, которое накопили окружающие Грецию страны Востока, отличались принципиальной новизной.

В средние века (V – ХI вв.) научное мышление в Западной Европе развивается в новой культурно-исторической обстановке, отличной от античной. Политическая и духовная власть принадлежала религии, и это накладывало отпечаток на развитие науки. Наука в основном должна была служить иллюстрацией и доказательством теологических истин. В основе средневекового мировосприятия лежит догмат о творении и тезис, о всемогуществе Бога.

В науке Возрождения имеет место возвращение ко многим идеалам античной науки и философии. Возрождение стало эпохой больших перемен: открытия новых стран и цивилизаций, появления культурных, научных и технических новаций.

В эпоху Возрождения получают бурное развитие астрономические знания. Николай Коперник разрабатывает кинематическую модель Солнечной системы, начиная с Коперника формируется механистическое мировоззрение, он впервые вводит новый метод – построение и проверку гипотез.

Джордано Бруно провозглашает философию бесконечного мира, более того бесконечных миров. Опираясь на гелиоцентрическую схему Коперника, он идет дальше: раз Земля не является центром мира, то таким центром не может быть и Солнце; мир не может замыкаться сферой неподвижных звезд, он бесконечен и безграничен.

Иоганн Кеплер способствовал окончательному разрушению аристотелевской картины мира. Он установил точную математическую зависимость между временем обращения планет вокруг солнца и расстоянием до него.

Галилео Галилей мировоззренчески обосновал основные принципы экспериментально-математического естествознания. Он соединил физику как науку о движении реальных тел с математикой как наукой об идеальных объектах.

Классическая рациональность

Классическая рациональность характерна для науки XVII – XIX вв., которая стремилась обеспечить объективность и предметность научного знания. С этой целью из описания и теоретического объяснения какого-либо явления исключалось все, что относится к субъекту и процедурам его познавательной деятельности. Господствовал объектный стиль мышления, стремление познать предмет сам по себе безотносительно к условиям его изучения. Представлялось, что исследователь со стороны наблюдает объекты и при этом ничего не приписывает им от себя.

Таким образом, в период господства классической рациональности предметом рефлексии был объект, тогда как субъект и средства не подвергались особой рефлексии. Объекты рассматривались в качестве малых систем (механических устройств), имеющих сравнительно небольшое количество элементов с их силовыми взаимодействиями и жестко детерминированными связями. Свойства целого полностью определялись свойствами его частей. Объект представлялся как устойчивое тело. Причинность истолковывалась в духе механистического детерминизма.

Механистическое мировоззрение, характерное для классической рациональности, развивается, прежде всего, усилиями Галилея, Декарта, Ньютона, Лейбница. Картезианская научная программа Рене Декарта заключается в том, чтобы из полученных очевидных начал, в которых больше невозможно усомниться, вывести объяснение всех явлений природы.

Научная программа экспериментальной философии Ньютона исследует явления природы опираясь на опыт, который затем обобщает при помощи метода индукции.

В методологии Лейбница преобладают аналитические компоненты, идеальным он считал создание универсального языка (исчисления), который позволил бы формализовать все мышление.

Общее между научными программами Нового времени – это понимание науки как особого рационального способа познания мира, основанного на эмпирической проверке или математическом доказательстве.

Неклассическая рациональность

Неклассическая рациональность стала преобладать в науке в период с конца XIX до середины XX в. Переход к ней был подготовлен кризисом мировоззренческих основ классического рационализма.

В эту эпоху произошли революционные перемены в физике (открытие делимости атома, разработка релятивистской и квантовой теории), в космологии (концепция нестационарной вселенной), в химии (квантовая химия), в биологии (становление генетики). Возникли кибернетика и теория систем, сыгравшие важную роль в развитии современной научной картины мира.

Неклассическая рациональность отошла от объективизма классической науки, стала учитывать, что представления о реальности зависят от средств ее познания и от субъективных факторов исследования.

При этом экспликация отношений между субъектом и объектом стала рассматриваться как условие объективно-истинного описания и объяснения реальности. Таким образом, предметами особой рефлексии для неклассической науки стали не только объект, но также субъект и средства исследования.

Классическое положение об абсолютности и независимости времени было нарушено экспериментами Доплера, показавшими, что период колебания света может меняться в зависимости от того, движется источник или покоится по отношению к наблюдателю.

Так же было сделано еще одно крупное научное открытие о том, что частице материи присуще и свойства волны (непрерывность) и дискретность (квантовость). Вскоре эта гипотеза была подтверждена экспериментально.

Все вышеназванные научные открытия кардинально изменили представление о мире и его законах, показали ограниченность классической механики. Последняя, разумеется, не исчезла, но обрела четкую сферу применения своих принципов.

Постнескассическая научная рациональность

Постнеклассическая научная рациональность развивается в настоящее время, начиная со второй половины XX века. Для нее характерна не только нацеленность на объект, на объективное знание, она не только учитывает влияние субъекта − его средств и процедур − на объект, но и соотносит ценности науки (познание истины) с гуманистическими идеалами, с социальными ценностями и целями.

Еще один важный аспект постнеклассической рациональности − историческая или эволюционная рефлексия по отношению к субъекту, средствам и объектам познания. То есть все эти компоненты научной деятельности рассматриваются как исторически изменяющиеся и относительные.

Характерной чертой постнеклассической рациональности является также комплексный характер научной деятельности, привлечение к решению научных задач знаний и методов, характерных для разных дисциплин и отраслей науки (естественных, гуманитарных, технических) и разных ее уровней (фундаментального и прикладного).

На формирование постнеклассической рациональности оказали влияние такие науки как:

теория организации,
кибернетика,
общая теория систем,
информатика.

Широкое распространение получили идеи и методы синергетики. Таким образом, идеи целостности (несводимости свойств целого к сумме свойств отдельных элементов), иерархичности, развития и самоорганизации, взаимосвязи структурных элементов внутри системы и взаимосвязи с окружающей средой становятся предметом специального исследования в рамках самых различных наук.