Разграничение между церковным и светским судами

Обновлено: 17.05.2024

В синодальную эпоху в России все судебные дела разбирались Консисториями, однако решения Консистории подлежали утверждению со стороны архиерея, который мог и не согласиться с суждением Консистории и вынести самостоятельное решение по любому делу.

Русская Церковь с самого начала своего бытия и поныне имеет только две инстанции административной и судебной власти; епархиального архиерея и высшую церковную власть (митрополита, Патриарха с Собором, затем Святейший Синод, а ныне (после 1917 г.) — Поместный и Архиерейский Соборы, а также Священный Синод во главе с Патриархом).

В синодальную эпоху почти все дела, рассматриваемые епархиальным судом, даже без подачи апелляций, подлежали ревизии и утверждению Святейшим Синодом. Исключение составляли лишь дела по обвинениям духовных лиц в таких проступках, за которые полагалось лишь дисциплинарное наказание, бракоразводные дела по осуждении одного из супругов к наказанию, связанному с лишением всех прав состояния, а также разводы из-за безвестного отсутствия крестьян и мещан, и дела по расторжению браков жен без вести пропавших или взятых в плен военнослужащих низших чинов. Такая сверхцентрализация, сужая власть епархиального архиерея, противоречила канонам. Ныне епархиальные архиереи более самостоятельны, чем в синодальную эпоху, в осуществлении своей судебной власти.

По ныне действующему Уставу об управлении Русской Православной Церкви церковным судом первой инстанции является епархиальный совет. Устав предоставляет епархиальному архиерею утверждение взысканий церковного суда.

Согласно ст. 32 (гл. V Устава), «Священный Синод судит:

1) в первой инстанции разногласия между двумя или более архиереями, канонические проступки архиереев,

2) в первой и последней инстанции дела против клириков и мирян — ответственных сотрудников синодальных учреждений — за нарушение ими церковных правил и служебных обязанностей,

3) в последней инстанции канонические проступки священников и диаконов, которые наказаны судами низшей инстанции пожизненным запрещением, лишением сана или отлучением от Церкви,

4) канонические проступки мирян, пожизненно отлученных за эти проступки от Церкви судами низших инстанций,

Суду Архиерейского Собора во второй инстанции подлежат разногласия между архиереями и все судебные дела, переданные Собору Священным Синодом. Архиерейский Собор правомочен также в первой инстанции рассматривать догматические и канонические отступления в деятельности Патриарха.

Второй судебной инстанцией по обвинениям Патриарха является Поместный Собор, который во второй и последней инстанции судит также все вообще дела, переданные ему Архиерейским Собором для окончательного решения.

СУДЕБНЫЕ ПОСТАНОВЛЕНИЯ [448]

СУДЕБНЫЕ ПОСТАНОВЛЕНИЯ [448] СВЯТЕЙШЕГО МИТРОПОЛИТА НАВПАКТСКОГО СУДЕБНОЕ ПОСТАНОВЛЕНИЕ Феодор Водинопулос из Малой Вагенетии, местечка Врестианы, пришел ко мне и рассказал, что, запасшись с наступлением зимы мукою, он, как заведено в его местности, перевозил эту муку в

6:1—8 Судебные тяжбы среди верующих

6:1—8 Судебные тяжбы среди верующих В высших кругах общества того времени был широко распространен обычай выносить на суд муниципальных органов или на суд присяжных споры, дабы утвердить собственный приоритет и политическое влияние на других. В подобного рода тяжбах суд

Псалом 81. Суд высокой инстанции: воображаемая картина и молитва

Церковно-судебная деятельность

Церковно-судебная деятельность Будет активизирована деятельность Общецерковного суда. Уже сейчас на рассмотрении последнего находятся дела апелляционного или надзорного характера.Согласно решениям Архиерейского Собора 2008 года, во всех епархиях должны быть

Церковно-государственные отношения

Церковно-государственные отношения Диалог с государственной властью Российской Федерации находится сегодня на весьма высоком уровне. Церковными учреждениями активно ведется работа с представителями различных ветвей и уровней власти. Хотел бы отметить взаимодействие

Краткие церковно-исторические сведения

Краткие церковно-исторические сведения Содержание: Отцы, учители церкви и церковные писатели первого тысячелетия, упоминаемые в данной книге. До Миланского эдикта. После Миланского эдикта (313 г.). Вселенские Соборы. Ереси, волновавшие христианскую Церковь в первое

Церковно-государственные отношения

Судебные тяжбы между верующими

Судебные тяжбы между верующими 1 Далее, как вы смеете выносить свои споры на решение суда, состоящего из неверующих людей, вместо того, чтобы ваше дело разбирал святой народ Всевышнего? 2 Разве вы не знаете, что святой народ Всевышнего будет судить мир? a И если вам предстоит

Судебные решения, предписания, уставы(Judgments, Ordinances, and Statutes).

Судебные решения, предписания, уставы(Judgments, Ordinances, and Statutes). Евр. слово mispaf, крое можно перевести как "судебное решение ", " предписание ", имеет за собой долгую юридическую традицию. Оно, несомненно, восходит к семитскому корню, к-рый означает "выносить решение", "рассудить" и

Судебные решения, выносимые священниками и судьями

Судебные решения, выносимые священниками и судьями 8 Некоторые дела могут оказаться слишком трудными для тебя, чтобы вынести по ним решение в твоем городе — было ли убийство случайным или преднамеренным, правомочны ли притязания в тяжбах, справедлива ли мера возмездия

Книга 14 Судебные приговоры

Книга 14 Судебные приговоры Хадисы без оглавления 1383.Передают, что Бурейда, да будет доволен им Всевышний Аллах, рассказывал, что Посланник Аллаха, мир ему и благословение Аллаха, сказал: «Есть три типа судей: два из них будут ввергнуты в ад, а третий попадет в рай. Если

Церковно-канонические препятствия к Браку

Церковно-канонические препятствия к Браку Православной Церковью четко определены причины, по которым Таинство Венчания совершаться не может. Они следующие.1. Не допускается вступление в Брак более трех раз.2. Запрещается вступать в Брак лицам, находящимся в близких

Иерархические и церковно-общественные деятели.

Иерархические и церковно-общественные деятели. Описанная в предыдущих главах деятельность требовала многих крупных деятелей. Их действительно было немало, в особенности за [описываемый] нами период, почти все они начали свою деятельность в предыдущий период, еще

С.Л. Фирсов

В начале царствования Петра I произошло более четкое, чем ранее, разделение государственной и церковной юрисдикции, причем в ущерб последней. После того, как царь учредил Святейший Синод (1721), большую часть уголовных дел, по которым лица всех сословий до того были подсудны Церкви, отнесли к общим (светским) судам. В ведении церковной юрисдикции остались лишь дела, имеющие чисто религиозный характер: о богохульстве, ереси, расколе, волшебстве, о насильственно (по принуждению) заключенных браках и о пострижении в монашество против воли постригаемого.

А. С. Павлов приводил примеры из действовавшего тогда Устава уголовного судопроизводства, относившего к названным преступлениям как совершенные против веры, так и соединенные с нарушением церковных правил.

Видимо, этим можно объяснить повеление Петра I, данное по учреждении Святейшего Синода: над духовными лицами, взятыми в явном злодеянии, следствие и суд производить гражданскому начальству. Таким образом, за уголовные преступления духовенство подвергалось ответственности на общих основаниях, только для снятия сана оно отсылалось в Святейший Синод.

Стремление подчинить Церковь светскому контролю наиболее явно проявилось в царствование императора Николая I. Именно в его эпоху обер-прокурор Святейшего Синода граф Н. А. Протасов (1836–1855) провел реформу системы управления Церковью, преобразовав синодальный аппарат по образцу министерств и по сути превратив членов Синода в безгласных статистов, а сам Синод — в совещательный орган при обер-прокуроре. Н. А. Протасов содействовал составлению и принятию Устава духовных консисторий, окончательно утвержденного императором в марте 1841 г. Целью обер-прокурора было установление единства делопроизводства и контроля за деятельностью канцелярий.

По мнению С. В. Римского, с тех пор духовная консистория перестала быть канцелярией архиерея, приобретя функции надзора за ним и ограничив его власть8 .

По Уставу духовных консисторий 1883 г., действовавшему до революционных потрясений 1917 г., уголовная подсудность духовенства определялась следующим образом: к епархиальному суду клирики привлекались 1) по проступкам и преступлениям против должности, благочиния и благоповедения, 2) по жалобам о личных обидах. Кроме того, в судебных уставах 1864 г. было оставлено правило, согласно которому духовные лица подлежали юрисдикции церковного суда (и никакого более) при нарушении обязанностей своего звания, установленных церковными правилами и другими действовавшими в духовном ведомстве постановлениями.

Согласно Уложению о наказаниях, действовавшему в Российской империи в начале XX столетия, только к духовному суду привлекались и те миряне, чьи проступки и преступления определялись как не подлежавшие уголовному преследованию: их наказание ограничивалось церковным покаянием. Для того чтобы мирянин был привлечен к духовному суду, считалось достаточным мотивированное обвинение его в уклонении от исповеди и причащения по нерадению и небрежности, неисполнении родительских обязанностей (православные отцы и матери должны были приводить к исповеди своих детей с семилетнего возраста), неисполнении уставов Православной Церкви и соблюдении иноверных обычаев (в случае, если мирянин был из новообращенных). Наказывались также блуд, сожительство неженатого с незамужней; случайное, неумышленное убийство; покушение на самоубийство, остановленное посторонними обстоятельствами; отказ в помощи, возможной и безопасной, погибающему; лживая присяга, данная без намерения повредить подсудимому; наконец, принуждение родителями своих детей к вступлению в брак или монашество.

Во-первых, уставы 1864 г. не предусматривали участия представителей Церкви при следствии и на суде по делам духовных лиц, при проведении предварительного следствия по оговорам клириков в преступлениях.

Во-вторых, не предусматривалось согласование с епархиальной властью приговоров, по которым духовные лица лишались всех прав состояния. Мировые судьи и следователи должны были только ставить об этом в известность епархиальные власти. Следственные акты против клириков и монашествовавших, которых судили с участием присяжных заседателей, по окончании следствия прокурор отсылал епархиальному начальству для ознакомления. В необходимых случаях приговор отсылался епископу для снятия с осужденных сана. Таким образом, иерархия оказывалась в положении визирующей стороны не только de facto, но и de jure. Подобное положение вынудило архиереев заговорить о защите собственных интересов.

В 1865 г. обер-прокурор Святейшего Синода граф Д. А. Толстой инициировал обсуждение вопроса о приведении церковного суда в соответствие с новейшими для того времени понятиями юриспруденции. При этом он стремился к усилению светского начала в церковном суде, каноническое право и церковная традиция игнорировались. Не случайно епископат выступил против предложений графа Д. А. Толстого, и его проект провалился.

Архиереи заявляли, что церковный суд должен иметь постоянные принципы, основанные на канонических правилах и постановлениях Вселенских Соборов. Признавалось важным точно определить, какие преступления подлежат суду духовному, а какие — уголовному. Некоторые иерархи подчеркивали, что к церковному суду надо привлекать всех виновных членов Церкви — и мирян, и клириков. Мирян — в случае совершения проступков и преступлений против веры, нравственности и уставов Церкви, клириков — за то же самое, а также совершивших преступления по должности. Необходимо, чтобы судебная власть, суд находились в руках епархиального преосвященного — и для ограждения внешнего порядка, и для воспитания нравственности в клире и мирянах. Суд должен быть гласный и открытый, состязательный. В духовном суде предлагалось использовать опыт присяжных заседателей, которыми могли стать лица из клириков. Разумеется, в церковном суде судьями должны были быть только духовные лица. При решениях дел с участием в качестве обвиняемых монашествовавших считалось возможным допускать присутствие представителя от монашества. Особое место в отзывах преосвященных по вопросу о реформировании церковного суда занимали предложения о передаче части менее важных дел из епархиального суда в суды низшей инстанции, которые надо было создать с этой целью. Такие суды могли ограничиваться определенной территорией (благочиннического округа, двух–трех округов, уезда, участка, прихода, монастыря). Последней инстанцией церковного суда архиереям виделся Поместный Собор или его судебное отделение.

Некоторые преосвященные предлагали четкую структуру церковного суда в том виде, который, по их мнению, наиболее соответствовал времени, которое переживала Церковь. Наибольший интерес, как мне кажется, представлял проект митрополита Санкт-Петербургского и Ладожского Антония (Вадковского), первенствующего члена Святейшего Синода. Владыка справедливо полагал, что к ведению церковных судов должны относиться дела двух видов: преступления членов Церкви против ее вероучения и правил (так называемый дисциплинарный суд) и споры между членами Церкви и судебными учреждениями относительно церковно-правовых отношений. Исходя из этого митрополит Антоний считал, что в Русской Церкви могли бы быть узаконены следующие судебные учреждения.

Суды в благочиннических округах и монастырях. Они имели бы значение первой инстанции для мирян и клириков по таким делам и спорам, которые вполне решаются примирением и увещеваниями.

Суд епархиальный. По наиболее важным делам этот суд был бы первой инстанцией после предварительного следствия, а по делам, разрешенным в благочиннических судах, — второй, апелляционной.

Окружный или митрополичий суд, в состав которого должно было входить не менее трех епископов, предполагалось сделать первой инстанцией по жалобам на правонарушения архиереев (по должности) и по обвинениям в преступлениях (по должности и сану). Вместе с тем этот суд оказался бы апелляционной инстанцией по важным делам и спорам клириков и мирян, перенесенным из епархиальных судов, и третьей, ревизионной, — для дел, перешедших из благочиннических судов после апелляционного обсуждения в епархиальном суде.

Суд Поместной Церкви или уполномоченное им судебное отделение Святейшего Синода. Этот суд, в случае проведения реформы, стал бы апелляционной инстанцией для дел, рассматривавшихся в окружном суде (как первой инстанции), и ревизионной — для дел, разрешенных в епархиальных судах и рассмотренных в апелляционном порядке в судах окружных.

Поместный Собор или его судебное отделение. Оно должно было состоять из представителей двух или трех окружных судов и являться ревизионной инстанцией по делам, разрешенным в апелляционном порядке в судебном отделении Святейшего Синода14 .

Впрочем, ни в 1906 г., ни в течение последующих десяти лет Поместный Собор так и не был созван, а планировавшиеся реформы вновь оказались отложенными ad calendas graecas. Правда, реформу церковного суда рассматривало образованное в 1912 г. Предсоборное совещание, которое ввиду сложности вопроса передало законопроект на предварительное обсуждение особой Комиссии. Комиссия под председательством архиепископа Финляндского и Выборского Сергия (Страгородского) работала сравнительно недолго — в течение 1916 г. Ею были обсуждены общие принципы церковно-судебной реформы и начато составление Церковно-судебного устава. К осени 1916 г. большая часть книг устава была готова, и комиссия приступила к составлению проекта штатов церковно-судебных установлений20 .

На открывшемся вскоре Поместном Соборе Русской Церкви 1917–1918 гг. вопрос о реформировании церковного суда рассматривал специальный отдел. Однако и на этот раз реформа церковного суда не была доведена до успешного конца. Причиной этого вновь стали внешние обстоятельства. Официальное отношение светских властей к религии и Церкви кардинально изменилось: православное государство сменилось государством богоборческим. В условиях красного террора и последовавших за ним колоссальных гонений на Православную Церковь верить в возможности нормального функционирования церковного суда было так же бесперспективно, как верить в то, что большевики, стремившиеся в короткие сроки уничтожить Церковь, позволят верующим спокойно налаживать каноническую церковную жизнь.

1 С м о л и ч И. К. История Русской Церкви. 1700–1917 // История Русской Церкви. М., 1996. Т. 8, ч. 1. С. 19.

2 Свод законов Российской империи. СПб., 1906. Т. 1. С. 17.

3 П а в л о в А. С. Курс церковного права. [Сергиев Посад], 1902. С. 413–414.

4 См.: Там же.

5 См.: С м о л и ч И. К. История Русской Церкви. С. 285.

6 См.: Б е р д н и к о в И. С. По вопросу о преобразовании епархиального управления // Православный собеседник. 1906. № 4. С. 523–524.

7 См.: Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе. СПб., 1906. Ч. 1. С. 533.

8 См.: Р и м с к и й С. В. Церковная юрисдикция и суд второй – третьей четверти XIX в.; О н ж е: Российская Церковь в эпоху великих реформ. М., 1999. С 77.

9 Он же: Российская Церковь… С. 81.

10 П а в л о в А. С. Курс церковного права. С. 418.

11 См.: Г е р н е т М. Н. История царской тюрьмы. М., 1961. Т. 2. С. 475.

12 См.: Там же. М., 1962. Т. 4. С. 19, 20.

13 П а в л о в А. С. Курс церковного права. С. 416.

14 См.: Отзывы епархиальных архиереев. Ч. 3. С. 93.

15 Речь идет о книге: Мнения преосвященных епархиальных архиереев относительно проекта духовно-судебной части. СПб., 1874–1876. Т. 1– 2.

16 Отзывы епархиальных архиереев. Ч. 1. С. 122–123.

17 Там же. С. 123–124.

18 См.: Там же. С. 533.

19 См.: Б е л я к о в а Е. В. Проблема церковного суда в России в пореформенное время и попытка ее решения на Поместном Соборе 1917–1918 годов. С. 152–161 настоящего сборника.

20 См.: Российский государственный исторический архив, ф. 796, оп. 205, д. 269, л. 6–8.

21 См.: Там же, оп. 445, д. 238, л. 50–51.

Конфликт между Бекетом и Генрихом был, по сути, конфликтом по поводу объема церковной юрисдикции. В этом смысле он был парадигмой Папской революции, которая установила по всему Западу два соперничающих политико-правовых авторитета: духовный и светский. Одним следствием этого дуализма стало укрепление политико-правовой власти королей в светской сфере. Другим результатом стали трения на границах королевской и папской юрисдикции. В разных королевствах эти трения разрешались по-разному. В Англии на разрешение этих противоречий сильно повлияли обстоятельства мученической гибели Бекета.

В Англии XII в., как и во всей Европе, церковные суды претендовали на юрисдикцию (хотя не всегда ее получали) над:

всеми гражданскими и уголовными делами с участием духовных лиц, включая все дела по поводу церковной собственности;
всеми брачно-семейными делами;
всеми делами по завещаниям;
определенными уголовными делами, такими, как ересь, богохульство, колдовство, ростовщичество, клевета, блуд, гомосексуализм, прелюбодеяние, осквернение религиозных мест и нанесение телесных повреждений духовному лицу,
договорами, собственностью, прочими гражданско-правовыми делами, когда имело место нарушение клятвенного обещания (именуемое "клятвопреступлением" или "лжесвидетельством", то есть нарушением присяги).

По каноническому праву любое дело, включающее названные предметы разбирательства, можно было возбудить путем подачи жалобы в суд соответствующего архидиакона или епископа; проигравшая сторона могла подать апелляцию в суд соответствующего архиепископа, а уже оттуда — в римскую курию. Фактически в XIII в. папская курия в Риме рассматривала по апелляции больше всего дел именно из Англии.

Папа также осуществлял вселенскую юрисдикцию в качестве судьи первой инстанции: истец мог добиться выдачи специального предписания из папской курии, по которому дело разбиралось на месте папским легатом. Это было в порядке вещей по делам, связанным с большими денежными суммами, а также в тех случаях, когда стороны проживали в разных архиепископиях; ведь любая из крупных стран Запада включала более одной церковной юрисдикции (например, решение архиепископа Йоркского нельзя было обжаловать в суде архиепископа Кентерберийского и наоборот).

В то же время светские суды оспаривали юрисдикционные притязания церкви, причем часто весьма успешно. Вот как писал об этом Мейтленд:

"Никогда в Англии, да пожалуй и в других странах, государство не уступало церковным трибуналам все те безграничные сферы, на которых настаивали наиболее дерзкие их приверженцы. Везде мы видим борьбу и затем компромисс, и снова борьбу, а в итоге после окончания XIII в. верх в таких битвах, как правило, одерживало государство. Безнадежно пытаться провести нерушимую границу между "духовными" и "мирскими" делами. И так будет всегда, пока так называемые "духовные суды" осуществляют хоть какую-то власть в этом преходящем мире. Граница, которая в каждый данный момент и в данной стране отделяла территорию светского от территории духовного права, была столь груба и ненаучна, что ничего не стоило потерять или отвоевать землю, не заметив этого.

Стоит хотя бы взглянуть на безнадежную расплывчатость таких выражений, как "дела по завещаниям" или "брачно- семейные дела", и станет ясно, как легко аннексировать территорию понемножку, не вступая в открытый бой; мы не услышим ни радостного клича победителей, ни горестного вопля побежденных. Поэтому правителям церкви приходилось терпеть многое, чего они не могли одобрить, или по крайней мере одобрить именем церкви. Они могли давать и брать, не принося в жертву первопринципов.

Несомненно, были такие принципы, ради которых они, по примеру Фомы Аквинского, заявили бы, что пойдут на смерть; однако от них не требовалось проливать кровь за каждую йоту и запятую сложной и ненасытной юриспруденции. Папы, и при этом люди отнюдь не безвольные, научили их своими предписаниями и личным примером, что, имея дело с временной властью, можно и повременить".

Итак, сложилась крайне неловкая ситуация: в наличии было два набора судов, один светский, а другой церковный, и оба претендовали на юрисдикцию по одним и тем же делам. Как решить этот спор? С одной стороны, король — христианин и как таковой является подданным папы; так что, надо думать, папе или его подчиненному, архиепископу Кентерберийскому, стоит только предупредить короля, что, если он не уступит юрисдикционным требованиям Святой Церкви, он будет вечно гореть в аду.

С другой стороны, церковь сама сочинила концепцию двойной власти, двух мечей, церковного и светского, духовного и преходящего. Однако по собственному определению церкви, значительная часть дел, на которые она притязала, принадлежала к светской сфере. Как указывает Мейтленд, выражения типа "брачные дела" подразумевали не только интимные духовные вопросы семейных отношений, но и отношения собственности, которые часто впрямую были связаны с тем экономическим и политическим порядком, за который отвечала корона.

А кроме того, если даже отвлечься от понятий и теории, существовали и вопросы власти. Церковь, не имевшая собственной армии, при проведении в жизнь своих мероприятий против инакомыслящих опиралась на светские власти; кроме того, папы и архиепископы обычно не назначались на должности без светской поддержки. Однако церковь обладала мощным, хотя и невооруженным, политическим отрядом — духовенством, а оно могло привести в действие очень сильнодействующие средства, включая отлучение и интердикт.

Отлучение от церкви означало лишение права принимать таинства (включая и предсмертные, что означало лишение христианского погребения), а в самых крайних случаях — полное исключение из церкви с анафемой (то есть практически полный остракизм).

Интердикт был частичной или полной приостановкой осуществления публичных церковных служб и таинств. Он мог распространяться и на одно или нескольких лиц, и на целую местность или королевство. В 1208 г. папа Иннокентий III наложил интердикт на всю Англию и отлучил от церкви короля Иоанна Безземельного, пригрозив низложить его и отдать корону Филиппу Августу Французскому.

Причиной был отказ Иоанна принять в качестве архиепископа Кентерберийского папского назначенца. "Англия стонала под интердиктом". Церкви были закрыты годами. Король Иоанн Безземельный нанес ответный удар, назначив на церковные должности своих людей, но в конце концов покорился; фактически он отдал Англию папе и получил ее назад в качестве ленного владения, признав себя вассалом папы и согласившись отправлять в Рим ежегодную дань. В 1215 г. король Иоанн в самой первой статье Великой хартии вольностей провозгласил, что — "Английская церковь да будет свободна" — что, разумеется, означало свободу церкви под руководством папского престола от контроля королей и баронов.

При наличии острого соперничества между двумя властями, вооруженными и теоретически, и практически, все, вероятно, желали юридического разрешения этого конфликта, особенно потому, что обе враждующие стороны высоко оценивали роль права в разрешении конфликтов, да и сам конфликт носил правовой характер, ведь он разгорелся по поводу юрисдикции.

В отношении клириков, обвиненных в тяжких преступлениях (фелониях), в Англии вопрос решился после гибели Бекета следующим образом: светская юрисдикция в отношении не то что суда, а даже наказания была исключена. Несмотря на это, королевские суды постепенно выработали такой процедурный механизм: они начинали дело против человека прежде выяснения вопроса о его церковном статусе, а уже потом, если его осуждали, он мог претендовать на привилегию духовенства и передачу дела в церковный суд.

Более того, Бекет, судя по всему, не поднимал вопроса о светской подсудности духовенства за менее тяжкие преступления (не фелонии) и гражданские правонарушения; во всяком случае, в Англии духовенство осталось по этим делам под светской юрисдикцией. Напротив, во Франции клирики пользовались иммунитетом относительно светского правосудия по мелким преступлениям, но он не действовал в отношении тяжких преступлений (предумышленное убийство, нанесение увечий, разбой, рецидив, то есть "неисправимость"), "королевских дел", куда входили государственная измена и другие преступления, задевавшие монарха или достоинство его чиновников, а также преступления против общественной безопасности, куда входили проведение запрещенных собраний, проповедь идолопоклонства, атеизма и других запрещенных учений. Такие "королевские дела" подпадали под светскую юрисдикцию вне зависимости от того, совершил их клирик или мирянин.

Что касается прочих вопросов, затронутых в Кларендонских постановлениях, то Генрих II отменил те положения, которые "оскорбляли" папство, однако что именно подпадает под эту категорию, определено не было. На практике в XIII в. до того, как установились границы между светской и церковной юрисдикцией, происходила острая борьба между короной и духовенством.

Что касается чисто религиозных вопросов, то заявленная Генрихом II в Кларендонских постановлениях юрисдикция никогда больше не подтверждалась вплоть до Реформации в Англии в XVI в. Вплоть до Генриха VIII король не имел апелляционной юрисдикции по решениям архиепископского суда. Духовенство также настояло на своем праве покидать пределы королевства без разрешения короля, хотя на практике король часто ограничивал это право. За королем осталось право совещательного голоса при отлучении его чиновников, но здесь папа имел преимущество и мог отлучить от церкви самого короля.

Касательно брачно-семейных и наследственных дел, которые не затрагивались в Кларендонских постановлениях, церковные суды в Англии имели почти исключительную юрисдикцию. Однако "реальную (недвижимую) собственность" нельзя было отказать по завещанию, и в XIII в. королевские суды закрепили свою исключительную юрисдикцию над недвижимостью.

В отношении споров между духовными лицами по поводу занятия церковных должностей и споров между мирянами по долгам, взятым под клятвенное заверение, то здесь соответствующую юрисдикцию имели и церковные, и светские суды. В тех и других делах церковные суды осуществляли значительный объем юрисдикции благодаря добровольной передаче дел в них.

Сравнение границ между церковной и светской юрисдикциями в Англии и Франции показывает, что во Франции положение церкви было менее привилегированным.

Судопроизводство имеет дело с системой норм, при посредстве которых восстанавливается нарушенное право. Первые и крайне грубые формы восстановления нарушенных прав сложились еще прежде образования государств.

На этой древнейшей ступени своего развития восстановление нарушенных прав есть дело самих заинтересованных. Как преступление имело первоначально частный характер, так точно и восстановление прав было делом частных лиц.

Этот древнейший процесс является в форме самосуда, т.е. самоуправства, и самое резкое свое выражение получил в праве мести. Это личная расправа потерпевшего, правонарушение с обидчиком. Это явление свойственно всем народам на той же первоначальной ступени развития [1] .

Такой порядок вещей несовместим, однако, со сколько-нибудь организованным общественным бытом. Поэтому, по мере возникновения государственных форм быта, он начинает исчезать, и государство принимает на себя заботу о восстановлении нарушенных прав.

Этот древнейший процесс, происходивший перед представителями власти, отличался, однако, некоторыми признаками, перешедшими из периода самоуправства. Авторитет суда был еще очень слаб. На первом плане не деятельность суда, а деятельность сторон. Истец сам привлекает к суду ответчика.

Перед судом стороны непосредственно имеют дело одна с другой. Формальный приговор суда не всегда был нужен [2] . Исполнение приговора наступало не столько в силу решения судьи, сколько в силу особого соглашения сторон (Erfallungsgelabniss. Brunner у Гольцендорфа. I. 147).

Указания на такой порядок вещей находим и в наших памятниках. В Русской Правде читаем: “По сего речи (по показанию холопа) емлю тя, но яз емлю тя, а не холоп” (III ред. 111). Это слова, обращенные истцом к ответчику; он приглашает, таким образом, ответчика подвергнуться испытанию железом.

Постановления судьи о производстве испытания железом не видно. Этого требует сама сторона и довольно. В ст. 33 о свидетелях говорится: “А вылезут послуси”. Из этого выражения заключаем, что вызова свидетелей судом вовсе не было нужно. Их приводили стороны, а иногда, может быть, они и сами приходили, без всякого приглашения.

В Ярославовом договоре Новгорода с немцами читаем: “Оже тяжа родится без крови, снидутся послухи, и русь и немцы, то вергут жеребее: кому ся выимьть, роте щед, свою правду взмуть”. Здесь также послухи сами сходятся, сами бросают жребий, и, наконец, выигравший дело сам берет свою правду, т.е. сам исполняет, причем, по всей вероятности, дело обходится без произнесения судьей формального приговора [3] .

В настоящее время различают два порядка восстановления нарушенных прав: гражданский и уголовный. Это обособление двух процессов есть дело сравнительно позднейшее, в древнее время мы с ним не встречаемся.

В Русской Правде всякое дело носит наименование “тяжбы” или “тяжи”. В настоящее время слово “тяжба” употребляется только для означения гражданских дел, в старину же этим наименованием обозначались не только гражданские, но и уголовные дела об убийстве, поджоге, воровстве, все это тяжбы.

В настоящее время мы различаем особым наименованием истца и ответчика: истец это то лицо, которое что-либо ищет, которое начинает дело; ответчик – против которого иск направлен, у которого что-нибудь ищут; в древнейших памятниках и то и другое лицо безразлично называлось истцом; при чтении Русской Правды иногда даже трудно понять, о ком говорится, об истце или ответчике.

Вслед за принятием христианства рядом со светскими княжескими судами у нас возникли духовные суды. Указание на предметы ведомства этих судов можно найти в церковных уставах. Но церковные уставы, во-первых, не перечисляют всех дел, которые подлежали суду церкви.

Так, они ничего не говорят о суде церкви по делам в строгом смысле церковном, т.е. вытекающем из управления церковью, а они подлежали суду церкви. Во-вторых, к исключительно церковной подсудности уставы относят и такие дела, которыми едва ли церковь ведала без содействия, а некоторыми и без конкуренции светских судов.

Церковный устав Владимира к ведомству духовных судов относит, между прочим, “церковную татьбу”, “мертвецы волочат” и “зелейничество”. Все эти деяния предусматриваются Градскими законами, откуда они, конечно, и попали в устав Владимира.

За кражу из алтаря Градские законы полагают ослепление, за кражу из церкви (но не из алтаря) – бить, стричь, изгнать; кто мертвого во гробе сволочит, тому отсекается рука; “кто даст зелие пити (отравление), мечем да усечется”. Трудно думать, чтобы церковные суды постановляли приговоры об ослеплении, отсечении рук и о смертной казни.

Какое же было отношение церковных судов к преступлениям этого рода? Из устава Владимира этого не видно. Из церковного же устава Ярослава надо заключить, что епископы вовсе не приговаривали к наказаниям, определяемым Градскими законами, а ограничивались денежными штрафами.

Но казни Градских законов не были исключены из нашей практики, по уставу Ярослава они назначались князем. Епископ, значит, ведал уголовным судом вместе с князем. Да и трудно думать, чтобы могло быть иначе в обществе, в котором церковная власть только что возникала. Первые церковные суды могли держаться только авторитетом княжеской власти.

Церковный устав Владимира к ведомству духовного суда относит дела о наследствах: “Братья или дети тяжутся о задници”. Из Русской Правды и Псковской судной грамоты мы знаем, что дела этого рода, действительно, ведались духовным судом: только через посредство его практики могли войти в эти памятники постановления Эклоги.

Но нельзя думать, что церковный суд ведал этими делами исключительно. В Русской Правде есть статьи, сохранившие русские народные обычаи. Они попали в Правду из практики светских судов.

В Русской Правде даже есть статья, которая говорит о подсудности этих дел суду князя: “Аже братья растяжються перед князем о задницю, который детьскии идеть их делить, то тому взяти гривна коун” (III ред. 140).

В этой двойной подсудности одних и тех же дел суду епископа и суду князя Карамзин видел непримиримое противоречие и заключал из нее о подложности Владимирова устава.

Позднейшие исследователи (митроп. Евгений) также усматривали в этом противоречие и примиряли его таким предположением: статья Русской Правды отменяет постановление Владимирова устава. В таком предположении нет надобности.

Из Русской Правды, несомненно, что к делам о наследстве применялись и византийские постановления, и русские обычаи. Здесь конкуренция судов. Это допускает и Неволин (VI. 275). В древнее время подсудность княжеских и епископских судов едва ли могла быть строго разграничена.

Разграничение могло еще иметь место в чисто церковных делах, да еще в церковных людях. Но трудно допустить, чтобы какой-нибудь князь отказался рассмотреть спор о наследстве по неподсудности ему дел этого рода. Наши предки едва ли были в состоянии оценить пользу такой юридической тонкости.

Трудно думать, чтобы уже при Владимире Св. церковные суды обнаружили стремление к полной самостоятельности и по тем именно предметам, которые в его уставе перечислены. Слова устава:

“А по сем не вступатися ни детем моим, ни внучатом, ни всему роду моему до века ни в люди церковные, ни в суды их… То все суды церкви даны суть. Князю и бояром и судьям в те суды не лзе вступатися. То все дал есмь по первых царев уряжению и по вселенских святых отец семи сборов великих святитель.

Аще кто преобидит наш устав, таковым непрощеным быти от закона Божия и огнь себе наследуют”, – свидетельствуют о возникшем уже антагонизме светских и духовных судов и, конечно, не принадлежат Владимиру.

Редакция уставов, составленная под впечатлением борьбы светских и духовных судов, легко могла отнести к духовной подсудности и такие дела, которые не ведались одним духовенством. В Ярославовом же уставе надо видеть смешение духовной подсудности с территориальной.

Дела, относящиеся до брачного союза, его установления и прекращения, преступления, направленные против этого союза, и любодеяния подлежали ведомству епископа по духовной подсудности; кражи же, драки, бой и убийства могли ведаться им только в качестве территориального судьи, т.е. на пространстве его иммунитета.

Та обособленность церковного суда, о которой идет речь в церковных уставах, не была известна кормчим. По Свитку Новых заповедей Юстиниана царя епископ судит по священным правилам без вмешательства светской власти только в тех случаях, “аще о церковных вещех будет вина” (56).

Похищение же женщин, блуд или растление черноризицы, постницы (femina venerabilis) – не были отнесены к таким церковным вещам. Преступления этого рода судились “властелем места”, т.е. органом светской власти, который приговаривал виновных к смертной казни, а имение их выдавал епископу (85).

Иски мирян на причетников и монахов также не принадлежали к церковным вещам. Они начинались у епископа, но приговор епископа подлежал утверждению светской власти, к которой недовольные могли и апеллировать (54).

Об особом церковном суде говорят и судные грамоты Новгородская и Псковская, но не определяют его точно.

В первой читаем: “Нареченному на архиепископство Великого Новгорода и Пскова священному иноку Феофилу судити суд свой, суд святительски, по святых отец правилу, по номоканону. А судити ему всех равно как боярина, так и житьего, так и молодчего человека” (1).

Из этой статьи можно вывести, что церковному суду подлежали не одни церковные люди, но все население в делах, подлежавших ведомству церкви. Какие именно это дела, остается неясным.

Во второй: “И владычню наместнику суд, и на суду (наместника) не судить князю, ни судиям; ни наместнику княжа суда не судить” (2). В конце грамоты говорится еще о подсудности владычню наместнику дел между церковными людьми: попом, дьяком, проскурницей, черницей и чернецом. Дела же между этими церковными людьми и светскими подлежали общему суду наместника с князем и посадником (109).

Надо думать, что и в Пскове ведомство епископского наместника не ограничивалось судом церковных людей, а распространялось на все население в делах брачных, наследственных, а, может быть, и в некоторых других.

Но ведомство церковных судов и в Пскове не было точно разграничено от ведомства судов светских. Это должно вывести из послания митроп. Киприана в Псков от 1395 г., в котором он жалуется на то, что миряне “судят попов в церковных вещах”.

Если даже духовенство “в церковных вещах” привлекалось к светскому суду, можно ли думать, что определение подсудности церковных судов, как оно сделано в церковных уставах Владимира и Ярослава, соответствовало действительности? Это, конечно, было только pium desiderium духовенства, осознавшего свою силу во вновь обращенной к христианству стране.

Ни Псковская, ни Новгородская грамоты не ссылаются на уставы Владимира и Ярослава, хотя к такой ссылке и был прямой повод, Новгородская же ссылается на номоканон. В этом надо видеть указание на то, что ни в одном из вольных городов церковные уставы не имели практического значения. В них можно видеть только след практики, а никак не памятники, руководившие практикой. Церковные суды руководились Кормчей.

Приступая к подробностям древнего процесса, я остановлюсь только на обзоре системы доказательств. Из свидетельств памятников этого времени я сгруппирую здесь только то, что относится к древнейшему порядку вещей, который удержался и по принятии христианства и в некоторых своих частях подвергся влиянию византийских начал.

[1] Бернхофт (О цели и средствах сравнительного изучения права), останавливаясь на судопроизводстве, говорит, что древняя форма суда у индо-германских народов основана на самопомощи, каждый проводил свои требования собственной силой.

[2] Яков Гримм высказывает мнение, что достаточное свидетельство само решало дело и формальный приговор суда не всегда был нужен. В актах говорится: testes qui praesentes fuerunt et hanc causam dijudicaverunt. Свидетель переходит, таким образом, в судью (Deutsche Rechtsalterthumer. 858).

[3] Гримм слово “свидетель”, Zeuge, производит от Ziehen her, sei nun der zugezogne, oder der ohrgezogne gemeint. Последнее замечание вызвано наличностью древнего обычая потянуть свидетеля за ухо на суде.

Экономическое и политическое развитие древнерусских земель в XII—XIII вв., эволюция органов власти, управления и суда приводили к столкновению церковной и светской юрисдикций, их конкуренции и перераспределению, к слиянию ведомств или к вытеснению одних ведомств другими.

Рассмотрим эту конкуренцию церковного и светского судов в двух областях государственной юрисдикции, там, где она оставила зримые следы в документах. Это, во-первых, суд по наследственным делам и, во-вторых, по уголовным.

В текстах более ранней, Оленинской редакции рубежа XII—XIII вв., сохранившихся в списках XV—XVI вв., также говорится о принадлежности споров по наследственным делам церковной юрисдикции, и есть все основания видеть аналогичную формулу и в архетипе устава XII в. 2

Таким образом, противоречия в ведомственной принадлежности споров о наследовании имущества в двух важнейших кодексах несомненны.

Сущность конфликта можно видеть в стремлении в XII—XIII вв. церкви участвовать в разрешении споров при наследовании имущества на нижней, семейной их стадии, до передачи дела в ведение публичной — княжеской власти. На такое разделение ролей церкви и княжеского суда кроме формулы ст. 108 Пространной Правды указывают также подробная разработка норм наследственного права в этом светском княжеском судебнике и отсутствие всякого упоминания о регулировании наследственного права в государственном судебнике церковного ведомства — Уставе Ярослава.

В своеобразной форме участвовал в суде по наследственным делам в Новгородской земле XV в. владыка, однако нет оснований видеть в нормах этого времени нововведения. Документы XV в. говорят, что в ведении владычного управления находился суд по земельным спорам, связанным с осуществлением права наследников на выкуп земель, принадлежавших в свое время их предкам, но проданных на сторону. Именно в актах такого рода, и только в них, указывается, что владыка (как и князь) получает неустойку в случае нарушения ряда 6 . Участие владычных органов в этих наследственных делах в XV в. показывает, что притязания церкви на такое участие не были безрезультатными и в определенных исторических условиях могли превратиться в признанную правовую норму, отразившуюся в актах.

Сложную картину взаимоотношений светской и церковной юрисдикций рисуют памятники XII—XIII вв. относительно уголовных дел — краж, убийств, побоев и оскорблений.

Пространная Правда фиксирует нормы права XII—XIII вв. о преследовании за убийства мужчин и женщин, членовредительство, оскорбления действием мужчин, за кражи в различных формах и другие покушения на имущество. Здесь нет установлений и норм, касающихся оскорбления действием женщин, изнасилований, оскорблений мужчин и женщин словом и некоторых других дел. Однако все эти дела с соответствующими пенитенциальными нормами перечислены в церковных уставах Владимира, Ярослава и Всеволода, а общая их часть — и в Смоленской грамоте Ростислава. Из них такие, как изнасилования, оскорбления женщин действием и словом, принадлежат к наиболее ранним текстам указанных памятников, относящимся к XI—XII вв., другие появляются позже, уже в XII и XIII вв. Это соответствие дел, зафиксированных в двух — светской и церковной — группах памятников права Руси XI—XIII вв., подтверждает существование сфер юрисдикции, принадлежавших двум большим ведомствам управления и суда.

Вместе с тем существует немало дел, которые дублируются и соприкасаются в светских и церковных кодексах, обнаруживая совпадение или большую близость в сферах интересов этих ведомств.

Близость и соприкосновение, но не противоречия светской и церковной юрисдикций обнаруживаются в особых случаях убийства, оскорблений действием, краж и ограблений. Так, в уставах Владимира и Ярослава ведению церковного суда принадлежат убийства в особых условиях: в результате употребления зелий и во время традиционных свадебных обрядов-игр, т. е. те случаи, когда эти убийства не представляли большой социальной опасности феодальному обществу. В текстах Устава Владимира конца XII — начала XIII в. появляются дела о специфических видах ограбления, не подведомственных княжеской юрисдикции: кража из церкви и ограбление трупов. Наконец, ведомству епископа принадлежали избиения детьми родителей, драки между женщинами и некоторые другие поступки, также отсутствующие в светских кодексах, но включенные в церковные.

Перед нами древнейшее свидетельство о существовании на Руси смешанного суда с дележом судебных пошлин между двумя властями, а следовательно, и участием в суде двух властей. В отличие от других семейных и брачных дел дела о языческой форме заключения брака в Смоленском княжестве XII в. оказываются подведомственными не только церковной, но и княжеской власти.

Противоречия показаний источников могут быть объяснены как различным социальным значением правонарушений, так и особенностями возникновения самих памятников. Включение в Устав Ярослава некоторых дел о краже и поджоге свидетельствует о стремлении церковной организации принять участие в рассмотрении этих дел не только как грехов, нарушений этических принципов, включенных в христианское учение, но и как уголовных действий, караемых продажей в пользу митрополита. При этом значение названных цел в претензиях церкви на юрисдикцию различно.

Кража конопли, льна, жита, полотен и одежды — это наименее опасные формы нарушения собственности. В число перечисленных объектов не входят ни орудия труда, ни скот, ни кони, эти нарушения не касаются границ земель, они не сопровождаются открытым насилием. Не случайно, очевидно, обе статьи в уставе называют нарушителем не только мужчину, но и женщину: в Пространной Правде ничего не говорится о нормах процесса и наказания при нарушении собственности женщинами, в какой степени распространялись на них общие нормы этого памятника. В некоторых позднейших обработках Устава Ярослава появляется указание, что речь идет о краже женой у своего мужа и наоборот, т. е. о краже в семье. Очевидно, церковная власть претендовала на юрисдикцию по делам о кражах лишь в особых случаях, когда ответчицей выступала женщина или когда объектом нарушения были предметы потребления, находившиеся в доме, причем нередко эти конфликты ограничивались кругом семьи в моменты ее кризисного состояния.

Иначе обстоит дело с поджогом. Статья о поджоге — инородное тело в группе статей Устава Ярослава о браке и блуде, между статьями о блуде с кумой и с сестрой. Она включена в устав позже, чем другие статьи группы, когда основной состав памятника уже сложился. Можно датировать появление статьи в уставе XII веком, временем возникновения церковной земельной собственности и вотчинной юрисдикции церкви, и связывать ее с этой сферой. В дальнейшей истории текстов устава статья о поджоге никогда не опускается, не изменялось отнесение указанного дела к церковному ведомству и в северо-восточных обработках XIV—XV вв., в которых прослеживается ограничение церковной юрисдикции в пользу княжеской власти по важнейшим уголовным делам.

Изучение соотношения юрисдикции светских и церковных ведомств в XII—XIII вв. показывает, что в процессе развития общественного и государственного строя и укрепления церковной организации продолжали расширяться границы церковной юрисдикции. Распространяя свою судебную власть по стране вслед за княжеской властью, древнерусская церковь наложила свою руку на новую большую группу институтов раннеклассового общества, не встретив в большинстве случаев противодействия со стороны государства, но объективно помогая государственной власти в укреплении классового феодального строя. Вместе с тем в ряде случаев расширение церковной юрисдикции приходило в столкновение с княжеской юрисдикцией. Результатом являлись вынужденные компромиссы, выражавшиеся в учреждении смешанного суда по отдельным делам в Смоленске, в существовании судов различной принадлежности по некоторым делам о кражах и о наследстве и в фиксации этой конкуренции ведомств не только в полемических памятниках, но и в актах.

Условия государственной жизни на Руси в XII—XIII вв. — существование единой централизованной церковной организации с центром в традиционном Киеве, определенное политическое единство древнерусских княжеств, совместно наследовавших земли Древнерусского государства и структуру власти на них, тесные политические связи княжеств и ряд других факторов, — несмотря на феодальную раздробленность, способствовали тому, что направление эволюции церковной юрисдикции в различных частях Руси в XII—XIII вв., при отдельных нюансах типа смоленского, было относительно единым.

Важным в этом плане является расширение юрисдикции новгородского владыки на дела, не связанные с традиционными функциями и интересами церковных организаций. Можно выделить несколько сфер общественной жизни Новгорода, которые в XIII—XIV вв. переходят в ведение владыки. Таковы внешнеполитические ведомства республики, активное участие владыки в регулировании государственных отношений с другими странами и русскими князьями, нашедшее отражение в утверждении епископом договоров, а затем и заключении договоров от его имени вместе с другими высшими представителями республики. Далее, это вторжение кафедры в лице самого владыки и владычных наместников в широкую сферу суда по гражданским делам, прежде никогда не принадлежавшую церкви.

Об этих новых функциях владыки собраны значительные и интересные, хотя и противоречивые, свидетельства. Большая часть их относится к XV в., но формирование и укрепление тех же явлений принадлежит более раннему времени. Таково прямое указание на посреднический суд владыки Алексея в светском земельном споре 60—80-х годов XIV в. 9 и целых ряд косвенных сфрагистических данных: появление в третьей четверти XIII в. 10 или не позднее рубежа XIII и XIV вв. 11 серии анонимных печатей новгородских архиепископов, которыми утверждались документы, очевидно, от имени этого института; возникновение в 30-х годах XIV в. новых функций Новгородского наместничества — утверждения актов поземельных отношений 12 .

Наконец, новой сферой юрисдикции владычного ведомства стали управление и суд от имени Новгорода на некоторых территориях Новгородской земли, которые осуществляли владычные наместники. Таково Ладожское владычное наместничество, функционировавшее в последней четверти XIII в., Новоторжское в XIV в. и Двинское, сформировавшееся только к XV в. 16

Во взаимоотношениях светских и церковных властей с Северо-Восточной Русью в XIV в. можно проследить тенденции к ограничению судебных прав церкви по некоторым наиболее важным и опасным преступлениям: душегубству и татьбе, а также изнасилованию. Эти тенденции являются частью более широкого процесса усиления власти великих князей в пору, предшествующую сложению Русского централизованного государства, шедшего на различных территориях Руси. Они впервые проявились во взаимоотношениях между московским великим князем и монастырем в 1330-х годах, когда дела о татьбе, разбое и душегубстве в принадлежащем московской администрации городе Волоке были изъяты из судебного иммунитета Юрьева монастыря и переданы княжескому суду 18 . Постепенный переход уголовных дел в вотчинах местных феодалов к местным и московским князьям происходит, судя по сохранившимся грамотам, в процессе укрепления нового государства в XV—XVI вв.

Особым путем шло развитие церковной юрисдикции на юго-западных землях Руси, включенных в XIV в. в состав соседних государств — Польского и Литовского. Усиление феодальной раздробленности на этих землях и рост фактической власти светских феодалов сопровождались ослаблением церковной организации и нередким выпадением целых ее звеньев — как высших органов церковного управления, епископов и митрополитов, так и низших — священников. О таких явлениях говорят источники более позднего времени, XV в., но начало их относится к XIV в. Перенос митрополии во Владимир-на-Клязьме, а затем в Москву сделал митрополитов политическими деятелями ограниченной, хотя и большой, части Руси, где шел процесс формирования нового государства. Попытки организации митрополичьих кафедр на западных землях Руси, которые предпринимались неоднократно, были малоуспешны. В Галицкой Руси местными князьями, а затем польским королем митрополия в течение XIV в. создавалась три раза, а на белорусских землях литовскими великими князьями два раза. Значение этих попыток в начале XIV в. и в более позднее время было различным, а соотношение политических сил в Восточной Европе не способствовало длительному функционированию митрополичьих кафедр, что приводило к ликвидации церковной организации на некоторых территориях Руси. Когда в 1371 г. в Галиче в четвертый раз была восстановлена митрополичья кафедра, все четыре подведомственные ей епархии — Холмская, Туровская, Перемышльская и Владимирская — не имели епископов и новый митрополит Антоний должен был одновременно исполнять их обязанности 21 . Изменения в соотношении светской и церковной юрисдикций в сторону сужения последней в таких условиях были неизбежны.

Это сужение можно проследить в различных сферах. В одной из поздних обработок Устава Владимира конца XIV — начала XV в., которую можно связать с Полоцком, в списке церковных людей, подведомственных суду епископа, исчезают такие традиционные для древнерусского права объекты, как поп и попадья. Это является отражением перехода юрисдикции над причтом ктиторских церквей к князьям и боярам, известного по памятникам права Литовского великого княжества. Они рисуют такое состояние церковной организации в государстве, когда епископы не подчинялись власти митрополита, чему способствовали светские феодалы, также не признававшие никакой его юрисдикции; светские собственники церквей, содержавшие их на свои средства, не считались с существованием церковной организации, осуществляли суд на священниками, сами ставили их в свои церкви, а то и сами исполняли их функции. Суд по делам о браках и разводах перешел к ведению светских феодалов, и сама форма заключения браков все более утрачивала церковный характер, что дало исследователям право говорить о светском характере брачного права на белорусских землях Литовского великого княжества в XV—XVI вв. 22

Таким образом, развитие государственных органов в XI—XIII вв. привело к переходу многих дел, прежде не подлежавших ведению публичной власти, к юрисдикции как светского, так и церковного суда. В процессе такого расширения юридической деятельности государственной власти происходили столкновения разных судебных ведомств и конкуренция судов, которая нашла отражение в источниках. Эти столкновения приводили к компромиссам, в которых одни — важнейшие уголовные, имущественные — дела закреплялись за княжеской властью, другие — за церковной, по третьим делам был закреплен смешанный суд двух властей. Общие тенденции развития юрисдикции на различных территориях Руси в XII—XIII вв. в основном одинаковы, хотя в отдельных землях и наблюдаются особенности, за которыми стоит различное соотношение социальных и политических групп и политических институтов древнерусских княжеств.

Примечания

2. Подробнее см.: Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь. С. 38—121.

3. Владимирский-Буданов М.Ф. Христоматия по истории русского права. Вып. 1. 6-е изд. С. 64. Примеч. 152.

4. Пресняков А.Е. Лекции по русской истории. М., 1938. Т. 1. С. 117—118.

5. РИБ. Т. 36, вып. 1. С. 48.

6. ГВНП. М.; Л., 1949. № 122, 130, 221.

9. ГВНП. № 110. С. 167.

10. Шорин П.А. Анонимные печати новгородских архиепископов // СА. 1964. № 3. С. 256—267.

11. Янин В.Л. Актовые печати. Т. 2. С. 58.

13. Юшков С.В. Исследования по истории русского права. Саратов, 1925. Вып. 1. С. 94; ПРП. Вып. 1. С. 236.

14. Щапов Я.Н. Княжеские уставы и церковь. С. 45.

16. Янин В.Л. Актовые печати. Т. 2. С. 51—87.

17. Тихомиров М.Н. Правосудие митрополичье // АЕ за 1963 г. М., 1964 С. 44; ДКУ. С. 208.

18. ГВНП. № 86. С. 143; Черепнин Л.В. Русские феодальные архивы XIV—XV вв. М., 1951. Ч. 2. С. 116.

Читайте также: