Общественный договор это договор граждан с сувереном

Обновлено: 10.05.2024

Трактат “Об общественном договоре” Ж.-Ж. Руссо (1712 – 1778 гг.) – один из крупнейших литературных памятников общественно-политической мысли. Сейчас это произведение очень актуально, поскольку идеи общественного договора составляют основу современного демократического общества.

Понятие общественного договора имеет у Руссо определенное логическое, идеальное значение. В том, что каждый человек как бы передает объединению всех граждан свои силы и волю, Руссо видит логическую основу общественного, гражданского состояния. В этом смысле "общественный договор" выступает у Руссо как некоторый общественно-политический идеал, как "царство разума" как выдвигаемая им общественно-политическая программа. И, хотя эта программа – в своем роде утопия, ее основные положения действуют сейчас в нашей жизни.

О первоначальных обществах.

Ж.-Ж. Руссо начинает трактат главой "О первоначальных обществах" не случайно. Любое общество состоит из небольших первоначальных обществ, и всегда можно провести параллель между ними (в отношениях, правах и обязанностях членов обществ и т.д.).

Как первоначальное общество Руссо приводит семью. "Древнейшее из всех обществ и единственно естественное – это семья; но и в семье дети остаются привязанными к отцу только до тех пор, пока они нуждаются в нем для самосохранения". Таким образом, человеку нужно общество для защиты, и, если он в силах защитить себя и обеспечить свое существование сам, он выходит из общества или не вступает в него.

Государство – это также большая семья. В государстве отражаются все особенности семей, которые его составляют. Равноправие или подчинение одних другим, взаимная поддержка или междоусобицы, все это и многое другое присуще как самому большому государству, так и самой маленькой семье. "Семья есть … первый образец политических обществ: начальник походит на отца, а народ на детей, и все, рожденные равными и свободными, отчуждают свою свободу только для своей пользы".

О праве сильного и рабстве.

Ж.-Ж. Руссо отрицает право сильного, так как оно "гибнет, как только прекращается сила" и признает, что право рабства "ничтожно, не только потому, что оно беззаконно", но и потому, что оно основано на праве сильного, которого нет.

Об общественном договоре.

Общество возникает, когда человек становится не в состоянии себя защитить. И тогда необходимо объединить имеющиеся силы: "Образовать путем соединения сумму сил, которая могла бы преодолеть сопротивление, пустить эти силы в ход с помощью единого двигателя и заставить их действовать согласно".

Так как для создания достаточной силы необходимо объединение многих людей, и каждый должен отдать свою силу и свободу полностью, то объединение должно быть таким, чтобы члены общества, отдав все, при этом не теряли ничего. "Найти такую форму ассоциации, которая защищала бы и охраняла совокупной общей силой личность и имущество каждого участника и в которой каждый, соединяясь со всеми, повиновался бы, однако, только самому себе и оставался бы таким же свободным, каким он был раньше".

Эту проблему разрешает общественный договор, условие которого – полное отчуждение каждого члена со всеми своими правами в пользу всей общины.

"Каждый из нас отдает свою личность и всю свою мощь под верховное руководство общей воли, и мы вместе принимаем каждого члена как нераздельную часть целого". Таким образом, при создании объединения, множество договаривающихся становятся единым целым, имеющим общую волю.

"Как только толпа объединилась в одно целое, нельзя оскорбить одного из ее членов, не нанося оскорбления целому, и тем более нельзя оскорбить целое, так чтобы этого не почувствовали все члены. Итак, и долг и интерес одинаково обязывают обе договаривающиеся стороны взаимно помогать друг другу".

Каждый человек может иметь собственную волю, непохожую или даже противоположную общественной, которую он имеет, как часть общества. "Безусловность и естественная независимость его существования могут побудить его рассматривать то, что он должен уделить общему делу, как добровольную дань, потеря которой будет менее вредна для других, меч взнос ее тягостен для него". Так, "каждый индивид пользовался бы правами гражданина, не желая выполнять обязанности подданного". Это привело бы к разрушению политического организма.

Поэтому, "если кто-нибудь откажется повиноваться общей воле, то он будет принужден всем политическим организмом".

О гражданском состоянии.

При переходе от естественного состояния к гражданскому, человек теряет свою естественную свободу и неограниченное право на все, чем он может овладеть, но приобретает возможность развиваться, облагораживаться, если не злоупотребляет новыми условиями жизни. Он выигрывает гражданскую свободу и право собственности на все, чем он владеет.

"Община, принимая имущества частных лиц, вовсе не обездоливает их, а, напротив, лишь обеспечивает за ними законное владение".

О том, что суверенитет неотчуждаем и неделим.

"Суверенитет, будучи только осуществлением общей воли, не может никогда отчуждаться, и суверен, будучи не чем иным, как коллективным существом, может быть представлен только самим собой".

"Суверен может смело сказать: "Я желаю в данный момент того, чего такой-то человек желает"", но это распространяемо только на настоящее, а не на будущее, "так как было бы нелепо, чтобы воля связывала самое себя на будущее время" - таким актом народ обещал бы просто повиноваться, и прекратил бы быть сувереном.

Но "приказания начальников … могут считаться выражением общей воли до тех пор, пока суверен, имеющий возможность противостать этому, не противостает".

"По тем же самым основаниям, по каким суверенитет не отчуждаем, он и неделим, ибо одно из двух: или воля всеобща, или нет; или это воля народа, или только части его. В первом случае эта объявленная всеобщая воля есть акт суверенитета и составляет закон; во втором – это только частная воля или акт магистратуры (должностных лиц), самое большее – это декрет".

Ж.-Ж. Руссо считает, что нельзя делить также "силу и волю", то есть законодательную и исполнительную власти, право обложения налогами, объявление войн, право вступать в различные договоры. "… права, которые считают частями этого суверенитета, все подчинены ему и предполагают существование верховной воли, выполнением велений которой и являются эти права".

"Из предыдущего … не следует, что решения народа всегда одинаково правильны. Всегда хотят общего блага, но не всегда его видят. Подкупить народ нельзя, но его можно обмануть… ".

"Если бы … граждане не имели никаких сношений между собой, то из большого числа незначительных различий проистекла бы всегда общая воля и решение было бы всегда правильным". Но вместо этого происходит "объединение по интересам" - некое число разноцветных партий и т.д., и самая большая партия получает преимущество и может подменить волю всего народа совокупной волей своих членов. Таким образом, при возникновении объединений и партий, необходимо стремиться к тому, чтобы число их было велико и между ними не было неравенства.

О пределах суверенной власти.

"Необходимо … тщательно отличать как взаимные права граждан и суверена, так и обязанности, которые должны выполнять первые в качестве подданных, от естественного права, которым они должны обладать в качестве людей".

"Обязательства, связывающие нас с общественным организмом, необходимы лишь потому, что они взаимны, и их природа такова, что выполняя их, нельзя работать для другого, не работая в то же время и для самого себя. … равенство в правах и сознании справедливости, из него вытекающее, происходит из предпочтения, отдаваемого каждым самому себе".

"… акт суверенитета … не есть соглашение начальника с подчиненным, но соглашение целого с каждым из его членов… И пока подданные подчинены только такого рода соглашениям, они не повинуются никому, кроме своей собственной воли. Спрашивать поэтому, до какого предела простираются взаимные права суверена и граждан, это значит спрашивать, до какого предела последние могут обязывать самих себя, каждый по отношению ко всем и все по отношению к каждому".

"Отсюда очевидно, что, как бы ни была суверенная власть абсолютна, … она не может все-таки переступить и не переступает границ общих соглашений… ".

Но "все услуги, которые гражданин мажет оказать государству, он должен оказать по первому требованию суверена", так как "даже жизнь, которую он посвятил государству, постоянно охраняется последним; и если он рискует ею для защиты государства, то разве он не возвращает ему только то, что от (государства) же и получил".

О праве жизни и смерти.

"Общественный договор имеет целью сохранение договаривающихся. Кто одобряет цель, тот одобряет и средства, ведущие к цели, а эти средства связаны, безусловно, с некоторым риском, даже с некоторыми потерями".

Человек, преступая законы государства, перестает быть его членом и становится его врагом. "В этом случае сохранность государства становится несовместимой с сохранностью преступника; необходимо, чтобы один из них погиб". Преступника казнят как врага, а не как гражданина, а судебный процесс служит доказательством нарушения. Нарушитель должен быть извергнут из общества путем изгнания или смертной казни как враг общества.

О законе и законодателе.

"Для того, чтобы соединить права с обязанностями и осуществлять справедливость, необходимы законы". Когда "весь народ устанавливает что-либо относительно всего народа, тогда он имеет дело только с самим собой …, тогда предмет, относительно которого делается постановление, так же общ, как и воля, которая постановляет. Этот-то акт я и называю законом". Так как закон устанавливается для общества, он не может касаться конкретного человека или поступка. " … всякая функция, которая относится к индивидуальному объекту, не есть дело законодательной власти".

"Народ, подчиненный законам, должен быть и автором этих законов; только те, которые вступают в союз, должны регулировать его условия". Таким образом, законодатель – это само общество, но нужно указать общей воле "правильный путь, который она ищет, гарантировать ее от увлечения волей отдельных лиц… Надо заставить одних согласовать их волю с разумом, а иного научить узнавать то, чего он хочет".

"… мудрый законодатель не начинает с написания хороших законов, и исследует предварительно, сможет ли народ, для которого он эти законы предназначает, вынести их". Ж.-Ж. Руссо говорит, что государство как и человек, переживает юность, зрелость и старость, и подчинять его законам нужно в зрелости. Каждое государство взрослеет с разной скоростью, и, прежде чем издавать для него закон, нужно изучить народ его, выяснить, способен ли он к дисциплине.

"Русские никогда не будут народом истинно цивилизованным, потому что их цивилизовали слишком рано… Некоторые из проведенных им (Петром) реформ были сделаны хорошо, большая же часть была неуместна. Он видел, что его народ – народ варварский, но он не видел того, что он не зрел для истинного управления… Он хотел сначала сотворить из своих подданных немцев, англичан, когда надо было начать с того, чтобы сделать из них русских".

Государство должно быть "ни слишком большим, чтобы хорошо управляться, ни слишком малым для того, чтобы поддерживать свое существование собственными силами". "Маленькое государство пропорционально сильнее, чем большое", так как в большом "администрация становится более затруднительной при больших расстояниях… и более обременительной, по мере того, как множатся ее ступени".

"Первая вещь, которую необходимо установить, - это здоровая и прочная конституция; и всегда следует более рассчитывать на силу, создаваемую хорошим правительством, чем на средства, доставляемые большой территорией".

Если земли слишком много, то это причина для оборонительных войн, если слишком мало – для наступательных. Таким образом, "отношение … должно быть таково, чтобы земли было достаточно для поддержания ее обитателей и чтобы было столько жителей, сколько земля может прокормить".

Еще одно необходимое условие: чтобы народ "пользовался изобилием и миром" во время организации государства, так как в этот момент оно наиболее уязвимо.

Таким образом, наиболее способен к законодательству не нуждающийся в политической и экономической помощи народ, не обремененный к тому же памятью "настоящего ига законов; у которого нет ни обычаев, ни сильно укоренившихся предрассудков".

О различных системах законодательства.

Целью всякой системы законодательства является свобода и равенство. Власть не должна доходить до насилия и применяться иначе, как только в силу законов; ни один гражданин не должен быть настолько богат, чтобы купить другого, и ни один – настолько беден, чтобы быть вынужденным продавать себя. "… Сила вещей стремится всегда разрушить равенство, сила законодательства должна быть постоянно направлена к его поддержанию".

Прочность конституции в том, чтобы естественные отношения и законы совпадали по одним и тем же вопросам, и действие законов заключалось бы в поддержании естественных отношений. При противоречиях между теми и этими, ослабление их может привести к смутам и разрушению государства.

К первой группе относятся законы, регулирующие отношения суверена и государства.

Во второй группе законы, регулирующие отношения членов между собой и к политическому организму в целом; в первом случае законы должны стремиться к уменьшению, во втором – к увеличению этих отношений.

В третью группу входят законы, регулирующие отношение между преступлением и наказанием – уголовное законодательство.

К четвертой группе относятся самые важные, хотя и не писаные законы – нравы и обычаи, а в особенности – общественное мнение.

В трактате Ж.-Ж. Руссо "Об общественном договоре", описано идеальное государство, в котором люди, отдав свои силы, свободу и имущество во имя общества, получают взамен гражданскую свободу, равноправие, законодательную власть и защиту. Всякий идеал недостижим.

Руссо об Общественном договоре

Концепция возникновения государства

Принципы демократии

Читайте дополнительные лекции:

Образовательный сайт для студентов и школьников

Центральное утверждение, к которому подходит теория общественного договора, состоит в том, что закон и политический порядок не являются естественными, а созданы людьми. Социальный договор и создаваемый им политический порядок - это просто средства для достижения цели - выгоды для вовлеченных людей - и легитимны только в той мере, в какой они выполняют свою часть соглашения. Гоббс утверждал, что правительство не является стороной первоначального контракта, и граждане не обязаны подчиняться правительству, когда оно слишком слабо, чтобы действовать эффективно для подавления фракционности и гражданских беспорядков. Согласно другим теоретикам общественного договора, когда правительство не может защитить их естественные права (Локк) или удовлетворить интересы общества (так называемая " общая воля"Руссо), граждане могут отказаться от своего обязательства подчиняться или сменить руководство посредством выборов или других средств, включая, при необходимости, насилие. Локк считал, что естественные права неотчуждаемы, и поэтому власть Бога заменила правительственную власть, в то время как Руссо считал что демократия (самоуправление) была лучшим способом обеспечения благосостояния при сохранении свободы личности в условиях верховенства закона. Локковская концепция общественного договора использовалась в Декларации независимости Соединенных Штатов . Теории общественного договора были вытеснены в XIX веке в пользу утилитаризма , гегельянства и марксизма ; они возродились в 20-х гг. века, в частности , в виде мысленного эксперимента по Джона Ролза . [5]

Содержание

Существует общая форма теорий общественного договора, а именно:

Я выбираю R в M, и это дает I * основание поддерживать и соблюдать R в реальном мире, поскольку причины, по которым я выбрал R в M , разделяются (или могут быть) у I *. [6]

С М является совещательной установкой; R правила, принципы или институты; Я (гипотетические) люди в исходном положении или естественном состоянии, заключающие общественный договор; и я * являюсь личностями в реальном мире, соблюдающими общественный договор. [6]

Они говорят, что поступать несправедливо по своей природе хорошо; терпеть несправедливость, зло; но что зло больше добра. И поэтому, когда люди и совершили, и перенесли несправедливость и испытали и то, и другое, будучи неспособными избежать одного и получить другое, они думают, что им лучше договориться между собой, чтобы не иметь ни того, ни другого; отсюда возникают законы и взаимные заветы; и то, что предписано законом, они называют законным и справедливым. Они утверждают, что это источник и сущность справедливости; это средство или компромисс между лучшим из всех, которое состоит в том, чтобы поступать несправедливо и не быть наказанным, и худшим из всего, что терпеть несправедливость без власти возмездия; и справедливость, находящаяся где-то посередине между ними, допускается не как добро, а как меньшее зло и почитается из-за неспособности людей поступать несправедливо.Ибо ни один человек, достойный называться человеком, никогда бы не согласился с таким соглашением, если бы он был способен сопротивляться; он был бы зол, если бы он это сделал. Таково общепринятое мнение, Сократ, о природе и происхождении справедливости. [7]

Формулировки социального контракта сохранились во многих самых старых записях в мире. [8] Буддийский текст второго века до нашей эры, Махавасту , излагает легенду о Махасаммате. История гласит следующее:

В своих каменных указах буддийский царь Ашока утверждал, что выступает за широкий и далеко идущий общественный договор. Буддийская виная также отражает общественные договоры, ожидаемые от монахов; один из таких случаев - когда жители определенного города жаловались на монахи, рубящие деревья сака, Будда говорит своим монахам, что они должны остановиться и уступить место социальным нормам.

Эпикур в четвертом веке до нашей эры, казалось, имел сильное чувство общественного договора, в котором справедливость и закон основывались на взаимном согласии и выгоде, о чем свидетельствуют, среди прочего, следующие строки из его Основных доктрин (см. Также эпикурейскую этику ):

31. Естественная справедливость - это залог взаимной выгоды, чтобы один человек не причинил вреда или не пострадал от другого.
32. Те животные, которые неспособны заключать друг с другом обязывающие соглашения, чтобы не причинять и не причинять вреда, лишены справедливости или несправедливости; и то же самое для тех народов, которые либо не могли, либо не хотели заключать обязательные соглашения, чтобы не причинять и не терпеть ущерба.
33. Абсолютной справедливости никогда не существовало, а заключались только соглашения, заключаемые во взаимных отношениях между людьми в любых местах в разное время, обеспечивающие от причинения или страдания вреда. [10]

[Общественный договор] можно свести к следующим условиям: каждый из нас подчиняет свою личность и всю свою силу высшему руководству общей воли; а в теле мы воспринимаем каждый член как неделимую часть целого. [17]

Руссо также анализирует общественный договор с точки зрения управления рисками [22], предполагая, таким образом, происхождение государства как формы взаимного страхования .

Хотя общественный договор Руссо основан на народном суверенитете, а не на индивидуальном суверенитете, существуют и другие теории, поддерживаемые индивидуалистами , либертарианцами и анархистами, которые не предполагают согласия на что-либо большее, чем отрицательные права, и создают только ограниченное государство, если оно есть.

Пьер-Жозеф Прудон (1809–1865) отстаивал концепцию общественного договора, который не предполагал отказа индивида от суверенитета другим. По его словам, общественный договор заключался не между отдельными людьми и государством, а между людьми, которые воздерживаются от принуждения или управления друг другом, каждый из которых сохраняет полный суверенитет над собой:

Что на самом деле такое Общественный договор? Согласие гражданина с властью? Нет, это значило бы, но продолжение идеи [Руссо]. Общественный договор - это соглашение человека с человеком; соглашение, из которого должно возникнуть то, что мы называем обществом. В этом случае понятие коммутативной справедливости, впервые возникшее в результате примитивного факта обмена, . заменяется понятием распределительной справедливости . Перевод этих слов, договор, коммутативная справедливость, которые являются языком закона, на язык бизнеса, и у вас есть коммерция, то есть в ее высшем значении, акт, посредством которого человек и человек объявляют себя по существу производителями и отказываются от всех претензий на управление друг другом.

Как никакая партия, в нынешнюю эпоху не может поддерживать себя без философской или умозрительной системы принципов, присоединенной к ее политической или практической; соответственно, мы обнаруживаем, что каждая из фракций, на которые разделена эта нация, подняла ткань прежнего типа, чтобы защитить и прикрыть план действий, который она преследует. . Единственная партия [защитники абсолютного и божественного права королей, или тори], прослеживая власть до БОЖЬЯ, стараются сделать его настолько священным и неприкосновенным, что оно должно быть не более чем святотатством, каким бы тираническим оно ни было стать, коснуться или вторгнуться в него в самом маленьком предмете. Другая сторона [виги, или сторонники конституционной монархии],основывая правительство полностью с согласия НАРОДА, предположим, что существует своего рода первоначальный договор, по которому подданные молчаливо сохраняют за собой право сопротивления своему суверену, когда они оказываются ущемленными той властью, которую они для определенных целей добровольно доверили ему.

Юм утверждал, что согласие управляемых было идеальным фундаментом, на котором должно опираться правительство, но что на самом деле этого не произошло в целом.

Мое намерение здесь не в том, чтобы исключить согласие людей из одной справедливой основы правительства, где оно имеет место. Это, безусловно, лучший и самый священный из всех. Я только утверждаю, что он очень редко имел место в какой-либо степени и никогда почти не имел места в полной мере. И поэтому следует признать и некую другую основу правительства.

Теория неявного общественного договора утверждает, что, оставаясь на территории, контролируемой некоторым обществом, которое обычно имеет правительство, люди дают согласие присоединиться к этому обществу и управляться его правительством, если таковое имеется. Это согласие и придает легитимность такому правительству.

Другие авторы утверждали, что согласие на присоединение к обществу не обязательно означает согласие с его правительством. Для этого правительство должно быть создано в соответствии с конституцией правительства, которая согласуется с высшими неписаными конституциями природы и общества. [29]

Теория неявного общественного договора также подчиняется принципам явного согласия. [30] Основное различие между молчаливым согласием и явным согласием состоит в том, что явное согласие не оставляет места для неправильного толкования. Более того, вы должны прямо указать, чего вы хотите, и человек должен ответить кратко, подтвердив или опровергнув предложение.

Современное англо-американское право, как и европейское гражданское право, основано на завещательной теории договора, согласно которой все условия договора являются обязательными для сторон, поскольку они сами выбрали эти условия. Это было менее верно, когда Гоббс писал Левиафана.; в то время большее значение придавалось рассмотрению, что означало взаимный обмен выгодами, необходимыми для заключения действующего контракта, и большинство контрактов имели неявные условия, которые вытекали из характера договорных отношений, а не из выбора, сделанного сторонами. Соответственно, утверждалось, что теория общественного договора больше согласуется с договорным правом времен Гоббса и Локка, чем с договорным правом нашего времени, и что определенные особенности общественного договора, которые кажутся нам аномальными, такие как Вера в то, что мы связаны договором, сформулированным нашими далекими предками, не казалась бы современникам Гоббса такой же странной, как они нам. [31]

Содержание

Существует общая форма теорий общественного договора, а именно:

Я выбираю R в M, и это дает I * основание поддерживать и соблюдать R в реальном мире, поскольку причины, по которым я выбрал R в M , разделяются (или могут быть) у I *. [6]

Они говорят, что поступать несправедливо по своей природе хорошо; терпеть несправедливость, зло; но что зло больше добра. И поэтому, когда люди и совершили, и перенесли несправедливость и испытали и то, и другое, будучи неспособными избежать одного и получить другое, они думают, что им лучше договориться между собой, чтобы не иметь ни того, ни другого; отсюда возникают законы и взаимные заветы; и то, что предписано законом, они называют законным и справедливым. Они утверждают, что это источник и сущность справедливости; это средство или компромисс между лучшим из всех, которое состоит в том, чтобы поступать несправедливо и не быть наказанным, и худшим из всего, что терпеть несправедливость без власти возмездия; и справедливость, находящаяся где-то посередине между ними, допускается не как добро, а как меньшее зло и почитается из-за неспособности людей поступать несправедливо.Ибо ни один человек, достойный называться человеком, никогда бы не согласился с таким соглашением, если бы он был способен сопротивляться; он был бы зол, если бы он это сделал. Таково общепринятое мнение, Сократ, о природе и происхождении справедливости. [7]

31. Естественная справедливость - это залог взаимной выгоды, чтобы один человек не причинил вреда или не пострадал от другого.
32. Те животные, которые неспособны заключать друг с другом обязывающие соглашения, чтобы не причинять и не причинять вреда, лишены справедливости или несправедливости; и то же самое для тех народов, которые либо не могли, либо не хотели заключать обязательные соглашения, чтобы не причинять и не терпеть ущерба.
33. Абсолютной справедливости никогда не существовало, а заключались только соглашения, заключаемые во взаимных отношениях между людьми в любых местах в разное время, обеспечивающие от причинения или страдания вреда. [10]

[Общественный договор] можно свести к следующим условиям: каждый из нас подчиняет свою личность и всю свою силу высшему руководству общей воли; а в теле мы воспринимаем каждый член как неделимую часть целого. [17]

Что на самом деле такое Общественный договор? Согласие гражданина с властью? Нет, это значило бы, но продолжение идеи [Руссо]. Общественный договор - это соглашение человека с человеком; соглашение, из которого должно возникнуть то, что мы называем обществом. В этом случае понятие коммутативной справедливости, впервые возникшее в результате примитивного факта обмена, . заменяется понятием распределительной справедливости . Перевод этих слов, договор, коммутативная справедливость, которые являются языком закона, на язык бизнеса, и у вас есть коммерция, то есть в ее высшем значении, акт, посредством которого человек и человек объявляют себя по существу производителями и отказываются от всех претензий на управление друг другом.

Как никакая партия, в нынешнюю эпоху не может поддерживать себя без философской или умозрительной системы принципов, присоединенной к ее политической или практической; соответственно, мы обнаруживаем, что каждая из фракций, на которые разделена эта нация, подняла ткань прежнего типа, чтобы защитить и прикрыть план действий, который она преследует. . Единственная партия [защитники абсолютного и божественного права королей, или тори], прослеживая власть до БОЖЬЯ, стараются сделать его настолько священным и неприкосновенным, что оно должно быть не более чем святотатством, каким бы тираническим оно ни было стать, коснуться или вторгнуться в него в самом маленьком предмете. Другая сторона [виги, или сторонники конституционной монархии],основывая правительство полностью с согласия НАРОДА, предположим, что существует своего рода первоначальный договор, по которому подданные молчаливо сохраняют за собой право сопротивления своему суверену, когда они оказываются ущемленными той властью, которую они для определенных целей добровольно доверили ему.

Мое намерение здесь не в том, чтобы исключить согласие людей из одной справедливой основы правительства, где оно имеет место. Это, безусловно, лучший и самый священный из всех. Я только утверждаю, что он очень редко имел место в какой-либо степени и никогда почти не имел места в полной мере. И поэтому следует признать и некую другую основу правительства.

Политика 31.05.2012 // 10 316

Возможно, что Новое время еще далеко не завершено, что еще не все сказано и не все из сказанного понято. Благодаря усилиям исследователей у нас появляется другая философия Нового времени. Находим ли мы незнакомое в знакомых текстах благодаря тому, что само наше время переменилось и мы стали задавать другие вопросы и получать другие ответы? Или просто пришел срок, и мы доросли, точнее, дорастаем до понимания авторов, никогда не считавшихся чрезмерно сложными, авторов, по поводу которых могли быть разногласия в оценках, но консенсус в отношении самого содержания их текстов? Так ли это важно, если в текущие дискуссии, современные размышления их труды бывают включены органично и без видимого насилия над первоисточниками?

Итак, считалось, будто Гоббс придумал следующее. Человек имеет некую природу, и природа человека не такова, какой она считалась раньше, многие века. Он вовсе не общественное животное и естественным образом в обществе не живет. Естественное состояние человека — не просто не общественное, то есть не просто изолированность друг от друга в противоположность связанности. Нет, естественным образом он находится в состоянии войны всех против всех, он желает удовлетворять свои желания, до желаний других и даже их жизней ему нет дела, он дорожит лишь своей собственной жизнью, и ничего нет страшнее для него, чем физическая смерть. А поскольку люди по природе не только враги, но еще и примерно одинаковы по своим способностям, никто не может никого победить в этой войне, и потом они воюют без надежды на установление мира. И вот, неким чудесным образом, убедившись, что победы не будет, а нажитое, да и самая жизнь постоянно под угрозой, они передают самое главное право — а в естественном состоянии каждый имеет право на все — своему общему репрезентанту, суверену, которым может быть даже и собрание лиц, но лучше все-таки одно лицо. И теперь только суверен обладает этим главным правом: карать смертью за нарушения. Эта передача своего главного права суверену называется общественным договором: люди договариваются, что больше не будут воевать, а гарантом делается суверен, причем гарантом не только полноправным, но и самым сильным. Он соединяет в себе право силы и силу права. Он сохраняет мир и обеспечивает действие всех договоров, и уже теперь, под его властью, корыстолюбивые индивиды могут удовлетворять свою страсть к наживе. Их вражда между собой не исчезает, но она принимает более умеренные формы, они уже не воюют, а наслаждаются миром. Суверен, в свою очередь, не хочет от них слишком многого. Он не хочет ни любви, ни самоотверженной преданности. Ему довольно лояльности, внешнего соблюдения правил, внешнего исповедания навязанной им веры и т.п. Все это кажется ужасным цинизмом, с какой стороны ни посмотреть. Ни в королях, ни в народах Гоббс не видит, так сказать, ничего хорошего. Существование первых оправдано тем, что они защищают тех, от кого требуют повиновения, но при том не имеют никаких иных, наследственных, сакральных качеств. Вторые же кажутся не более чем сборищами корыстолюбцев, ни во что не верящих, эгоистичных и злобных, трусливых и лживых.

Давайте-ка остановимся на этом поподробнее. Раб, говорит Гоббс, находится по отношению к господину в состоянии войны. Он бесправен — это значит, что его могут убить в любой момент, он жив сейчас, но это ничего не значит. Только то имеет значение, что не исчерпывается голой фактичностью. Ну, что такое сам по себе факт жизни? Сегодня он, раб, жив, а завтра мертв по воле господина, потому что никаких гарантий жизни невозможно дать тому, кто просто подчинен силе. Вот и выходит, что жизнь у него вроде бы есть, но эта жизнь — под угрозой. Да ведь и война, говорит Гоббс, — это не просто акт битвы, а все то время, что сказывается воля к борьбе путем сражения. А это значит, что мир — не отсутствие битвы, не временное ее прекращение, а нечто гарантированно прочное. Это относится и к гражданскому миру, точнее, только к нему и относится, потому что международного права Гоббс не признавал и отношения между государствами считал естественными, то есть состоянием войны.

Это значит, между прочим, что соблюдение законов и покорность суверену основаны у них не на одном лишь страхе. Понимание законности законов, правомерности приказов должно забраться у граждан куда-то поглубже, чем на уровень простого расчета: если я ничего не нарушу, то буду жить, а если нарушу, то непременно накажут или даже убьют. Гражданин, напомним, не раб, потому что раб скрыто воюет, а гражданин не воюет ни открыто, ни скрыто.

Еще раз. Стать гражданином (быть гражданином и стать им — одно и то же, здесь все — динамика, все — жизнь, ничего застывшего) можно лишь так: соединяясь, соглашаясь с другими, восставить над собой нечто большее, чем каждый по отдельности и чем вся совокупность людей вместе, поставить над собой репрезентанта, то есть того, кто авторизован говорить и действовать от имени всего народа, только потому и ставшего народом, что множество разрозненных индивидов опознает себя как единство лишь через единство суверена, а его волю — как результат своего воления. Гоббс придумывает сложнейшую объяснительную схему, чтобы показать: отношения народа и суверена подобны отношениям поручителя и доверенного лица — без поручения от первого второй не действует, но, получив доверенность, может называть все свои действия действиями доверителя, и последний не может с этим не согласиться: он дал поручение и полномочия и теперь несет ответственность за это. Не лишено иронии и вместе с тем глубокого смысла, что доверителя Гоббс называет автором, а доверенное лицо актером, но главное здесь другое: вновь и вновь мы обнаруживаем, что опознание своего в чужих действиях, подчинение чужой воле как своей, не тобой изданному закону и толкованию важных истин, есть непременное условие и в то же время следствие простой лояльности, сопряженное с пониманием неизбежности войны всех против всех, если что-то здесь будет нарушено.

Можно ли выйти из этого порочного круга? А что круг порочен, кажется нам очевидным: фактически существующая власть опознается как нечто такое, значимость чего трансфактична, как трансфактично право по отношению к силовому улаживанию спора. Эта трансфактичность опознается, далее, как результат совместного решения, но единственный признак фактического существования этого решения — то самое лояльное поведение, к которому гражданин все-таки принужден, ибо если кто и может — вдруг — тягаться силой с сувереном, никогда не будет иметь на это права. Итак, с одной стороны, гражданина подпирает всеобщая враждебность, грозящая при распаде социальной жизни обернуться войной всех против всех, с другой же стороны, в расчетливой лояльности обнаруживается нечто иное и большее, чем простая калькуляция выгод и подчинение праву силы. Возможно, гражданин решит размышлять? Уж право мыслить, а хотя бы даже и читать вредные возмутительные книги, а хотя бы даже и обсуждать эти книги и эти мысли с другими людьми, Гоббс не отнимает — он только требует, чтобы все это не было публичным, чтобы не угрожало миру и порядку. Казалось бы, отчего нет? Отчего не быть и такой жизни в мирных полицейских, как говорили во времена Гоббса (хотя и не он сам) условиях? Но беда в том, что до истоков войны мы так еще и не добрались!

Интерпретаторы Гоббса не так уж редко скатывались к такому пониманию: жизнь важнее всего, а поскольку с желанием жизни сопряжено желание власти, позволяющее эту жизнь сохранить, то и власти нужно каждому как можно больше, и безграничное желание власти наталкивается у каждого индивида на другое такое же у других людей. Так оно и есть, только здесь еще следует добавить, что ни жизнь, ни власть Гоббс не рассматривал слишком уж просто. Жизнь у него — это не голое продолжение физического существования. Это именно что достойная жизнь, в которой достаточно и воздуха, и свободы для самореализации. Власть, о которой он говорит, — это не только власть ради чего-то, будь то деньги, почести или сама жизнь в простом смысле слова. Власть — это развертывание потенции, это подтверждение возможной мощи (потенции) через деятельность. Это власть ради власти, и даже смерть может быть не страшна гоббсовскому индивиду, если он решит, что честь дороже.

Но когда еще не страшна смерть? Когда жизнь здешняя отступает на задний план по сравнению с жизнью вечной. И это значит, что тот, кто знает тайну вечной жизни, кто интерпретирует откровение и спасение, кто решает, можно ли кого считать пророком, а невиданные события — чудом (и что сии чудеса значат!), — только тот и является подлинным сувереном. Но тут же мы, кажется, готовы запутаться окончательно. Ведь исследование последних истин может привести гражданина к выводам, опасным и вредным для государства: он сам для себя решит, что полезно и что вредно ему для спасения. Сможет ли запугать его суверен посюсторонними карами? Но если суверен берет на себя роль высшего толкователя, то станет ли он допускать свободное исследование истин и чтение, пусть приватное, вредных книг? Но не признает ли он тогда самоё Библию вредной книгой, разве что навяжет ее толкование, безопасное и безвредное для государства? Это вполне возможно, если провести полную реформу образования, огородиться от внешнего мира, закрыть университеты, изгнать католиков (подчиняющихся иному духовному авторитету) и т.п. Но много ли тогда останется от свободного признания и опознания суверенной власти как своей собственной воли? Не окажется ли в конце концов весь проект перекошен в сторону властных полномочий, навязанной системы воззрений, контролируемого образования и соединения власти светской и религиозной в одном лице, одной инстанции? Возможно и это, но только не с гоббсовским индивидом с его бесконечной жаждой власти, славы, могущества, с его готовностью уступить суверену лишь самую малость — право судить и убивать за проступки.

Гоббс не ответил на эти вопросы. Он был одним из первых, кто задал их в адекватной форме. А вот что там происходило еще, кто и как отнесся к тем вопросам, которые впервые поставил именно он, — об этом можно будет поговорить отдельно.

Читайте также: