Когда было заявление правительства кириенко о дефолте
Обновлено: 19.05.2024
События 19 августа 1998 г. – важное событие в новейшей экономической истории России. Оно стало ярким маркером, разделившим два периода: годы сильного и затяжного экономического спада, начавшегося в 1980-е, и годы быстрого развития в первом десятилетии XXI в. Сейчас, в 2018 г., можно гораздо лучше понять и объяснить события, происшедшие 20 лет назад: история становится понятна лучше, когда известно, что произошло после. С другой стороны, сейчас использовать объяснения непосредственных участников событий напрямую, без понимания контекста, бессмысленно.
Как это было
Важным элементом экономической политики была макроэкономическая стабилизация. В 1997 г. инфляция составила 11% – при неблагоприятной внешней конъюнктуре это было значительным достижением. (За два года до этого, в начале антиинфляционной кампании, инфляция была более 200% в год.) Тем не менее цена, которую платила экономика за эту стабилизацию, была огромной. Парламент, который контролировался оппозицией, не давал правительству снизить расходы и сократить дефицит бюджета. Увеличивать расходы, т. е. собирать налоги, правительство не умело: прямые налоги – нормальная, современная налоговая система – появились всего за несколько лет до этого. Хотя государственный долг был не очень велик, доходы бюджета были такими маленькими, что в июле 1998 г. процентные платежи по долгу составляли более половины доходов.
Уроки дефолта-1998 для 2018 года
Поскольку неспособность правительства сократить бюджетный дефицит и ухудшающаяся внешняя конъюнктура были видны всем, защищать завышенный обменный курс было все труднее. 19 мая 1998 г. Центробанк вынужден был повысить ключевую ставку до 50% годовых, а 27 мая, отчаявшись послать правильный сигнал игрокам, – до 150% годовых. При этом размещать рублевые займы не удавалось фактически ни по какой цене. Даже огромный заем МВФ, обещанный в июле 1998 г., был бы полностью истрачен в попытках защитить незащищаемое. (В итоге впустую, в безнадежной попытке спасти обменный курс было истрачено $4 миллиарда, что породило массу конспирологических теорий.) Таким образом, единственным, что могло бы предотвратить кризис, было бы чудесное повышение мировых цен на нефть (которое в итоге началось на два года позже).
Решения 17 августа 1998 г.
Первое решение – отказ от завышенного фиксированного курса рубля – было продиктовано внешними по отношению к правительству факторами. У правительства не было возможности сохранить обменный курс в целевых пределах. Второе решение – введенный трехмесячный мораторий на выплату долгов в иностранной валюте – было также, по сути, вынужденным.
Третье решение – введенный мораторий на выплату долгов в рублях, собственной валюте, – не было вынужденным. Денежные власти любой страны могут профинансировать дефицит и расплатиться по обязательствам, напечатав новые деньги. Оборотной стороной такого решения является рост цен в результате увеличения количества денег. Решение отложить выплаты по долгу в собственной валюте стало чуть ли не первым в истории и навсегда поменяло отношение инвесторов к суверенным долгам. Кроме того, это нанесло дополнительный удар по тем банкам, у которых были правильно сбалансированы валютные риски.
Последствия
Непосредственные макроэкономические последствия были печальными. Курс рубля за месяц снизился в три раза (с 6 до 21 руб. за доллар в начале сентября). Инфляция в 1998 г. составила более 80%: таким образом, попытка макроэкономической стабилизации с помощью фиксированного обменного курса в 1994–1998 гг. закончилась полным провалом. Дефолт по рублевому долгу ради борьбы с инфляцией выглядит, с учетом последствий, неоправданным.
Кризис привел к краху крупнейших частных банков страны. Хотя большинству вкладчиков этих банков и тех банков, которые были спасены Центробанком, деньги были возвращены, это происходило зачастую с такой задержкой, что инфляция съела 30–50% стоимости вкладов. Валютные вклады были принудительно конвертированы в рублевые и, соответственно, также пострадали.
Рецензии на книги
Российский парламент отказался принять согласованные с МФВ меры по стабилизации экономики. Поэтому МВФ принял решение прекратить кредитование России. Кириенко, будучи главой правительства, после этого мог выбирать только между дефолтом и отставкой. Решение взять на себя ответственность за все непопулярные решения, на мой взгляд, было и мужественным, и правильным. Он же понимал, что, подписываясь под девальвацией и дефолтом, он подписывает себе отставку и тьму проклятий от всех, и виновных, и непричастных.
Ну вы блин даёте… обратитесь к врачу… о крахе пирамиды ГКО разговоры уже в 1997 году ходили… Кириенко был просто технической фигурой… транша никакого не было… Если бы был вот так просто похищен транш МВФ то скандал бы вышел грандиозный.
Семён Моисеевич, А за что убили Эдмонда Сафру, владельца NRB? Он перед смертью начал панически бояться русской мафии. У него началась паранойа.
Море Солнцева, Маленький человек убил одного из самых влиятельных банкиров планеты? На такое способны только крупные ОПГ
Фамилию этого политика сегодня помнят немногие даже в самих Соединённых Штатах, но одна его фраза впечаталась в память человечества на десятилетия вперёд, превратившись для одних в символ угрожающей миру советской экспансии, а для других — в символ сначала антисоветской, а затем антироссийской истерии, которая прочно вошла в политическую жизнь США.
Семён Моисеевич, Какой крах?
По обязательствам ГКО все выплатили в срок с и %%.
По ГКО никакого дефолта не было.
sergik99, дефолт по ГКО-ОФЗ как раз был. Потом была объявлена новация, по которой старые облигации обменяли на новые. Вот по новым уже все шло тип-топ.
SergeyJu, У меня в то время был приличный портфель ГКО.
Так выплатили все, с %%, в сроки погашения конкретных выпусков.
Это вы называете дефолт?
Собственно ГКОшки были бескупонные, размещались с дисконтом.
Выплатили все по номиналу, в соответствии с условиями эмиссии.
И в срок. Даже о техническом дефолте нет смысла говорить.
Никакой суд бы не встал бы на вашу сторону.
Непосредственная причина 1998 года — падение цен на нефть.
Опосредованная — коммунисты, шантажирующие правительство и Ельцина (останавливающие прохождение законов в парламенте, препятствующие выборам главы правительства и тп).
В итоге приходилось идти на уступки в обмен на рост расходов бюджета, т.е. рост дефицита. А уже дефицит покрывался заимствованиями.
Шок 1998 года на время вправил головы коммунистам, что позволили прав-ву примакова совершить секвестр расходов.
Ровно 20 лет назад — 17 августа 1998 года — российское правительство и ЦБ объявили технический дефолт и переход к плавающему курсу рубля. За этим последовали девальвация, очереди в обменники и крах банковской системы, которую пришлось восстанавливать почти с нуля. Но уже в 1999 году экономика взяла курс на уверенный рост, который демонстрировала больше десяти лет.
О том, как мировой кризис подтолкнул дефолт в России, какие действия предпринимало правительство вместе с ЦБ, чтобы выйти из него, и о перспективах российской экономики в интервью ТАСС рассказал член Наблюдательного совета Банка ВТБ, заведующий кафедрой финансов и кредита экономического факультета МГУ им. Ломоносова и бывший председатель Центрального банка России Сергей Дубинин.
— Дефолт 1998 года — были ли шансы его избежать?
Избежать его можно было, только если бы у нас удалось нормально наладить сбор налогов. А это, к сожалению, и сейчас, через 20 лет, не является очевидным достижением государственной власти.
— Почему сбор налогов оказался проблемой?
— Тогда это было проблемой, потому что ни предприятия, ни предприниматели, ни рядовые граждане не считали нужным платить налоги. Это заявлялось громко и откровенно. Например, об этом прямо говорили директора заводов из военно-промышленного комплекса. Я тогда работал в Минфине, и мне открыто заявляли, мол, "зачем я буду платить вам? У вас все равно все украдут. Я лучше оставлю деньги на предприятии. А вам напишу, что у меня нет никакой прибыли. И вообще потребую помощи из бюджета". И это происходило постоянно. Всем нужна была помощь из бюджета, но никто не хотел в него регулярно платить налоги. Люди, которые играли в МММ, кстати, тоже всеми силами уклонялись.
Налоговая система вообще работала плохо — никто не подавал декларации. Хорошо здесь срабатывало только косвенное налогообложение — тот же самый НДС и таможня, то есть практически косвенный налог на экспорт-импорт. Таможню, кстати, очень долго пришлось "чистить". Чтобы она занималась сбором средств не себе в карман, а в бюджет.
— И к чему привела такая ситуация со сбором налогов?
— Почему не утверждала?
— А какие меры предлагала эта программа стабилизации?
— Там были жесткие меры как раз по усилению налогообложения. По идее, они как раз должны были понравиться левым. Ведь программа предлагала не равномерный налог на доходы, а увеличивающийся по мере их роста.
Возможно, программа бы и не сработала. Но там были хорошие меры. Например, предлагалось перекрывать доступ к экспортным трубопроводам нефтяным компаниям, которые имели задолженность по налогам. Я уверен, что это могло бы сработать. Но как закон эту меру провести не удалось. В конце концов, в измененном, несколько смягченном виде ее подписал Немцов как вице-премьер, отвечающий за энергетику, только в июне 98 года.
Борис Федоров (директор Государственной налоговой службы РФ, сейчас ФНС, в 1998 году — прим. ТАСС) позже рассказывал, как в ведомство вызывали на ковер таких неплательщиков — крупные компании, прежде всего, банки и промышленников. Они смотрели в пол, говорили, мол, "да-да, конечно, когда-нибудь заплатим", и на этом все и заканчивалось. Не было инструментов влияния.
— А уголовные дела за неуплату налогов не заводили?
— Для этого не было ни законодательства, ни, видимо, политической воли. Ситуация была критическая. Налоговая задолженность была около 3–3,5% от ВВП.
— И сумели потом покрыть этот "аванс"?
— Система ГКО в итоге превратилась в классическую финансовую пирамиду. ЦБ даже был вынужден арестовывать счета Минфина, когда тот не мог погасить предыдущие выпуски ГКО. Как работал этот механизм?
— Идея ГКО была рождена банкирами, причем государственными. Это была достаточно тонкая механика. Наши росзагранбанки, которые еще с советского времени работали за рубежом, предложили такую специфичную финансовую схему. То есть наши банки могли взять относительно недорогие кредиты в конвертируемой валюте. В России эти деньги можно было предоставить в виде кредита любому отечественному банку. Он уже покупает ГКО, перед этим конвертируя деньги в рубли.
Но иностранный банк в таком случае хочет получить опцион на обратную конверсию, то есть чтобы долг ему вернули в валюте по курсу, который он заранее знает. Но тогда использовали валютный коридор для стабилизации курса, чтобы он работал в качестве номинального якоря. Так что в таком случае должен быть указан этот курс или какие-то его границы. И таким образом делили прибыль, достаточно высокую, между иностранным кредитором и российским банковским институтом. А это значило, что надо было как-то гарантировать соблюдение этого коридора. То есть одновременно и валютный курс, и выплаты процентов по ГКО. Эта механика работала.
С помощью ГКО удалось покрыть какие-то первоочередные нужды бюджета. К сожалению, это одновременно привело к тому, что наши власти перестали себя ограничивать и пытались все что угодно профинансировать быстрее-быстрее с помощью таких займов в ГКО. Но это была довольно устойчивая конструкция. До Азиатского кризиса, когда иностранцы стали сбрасывать ГКО и уходить из российских ценных бумаг. Правда, тогда они уходили и из бразильских бумаг, и из индонезийских — с любых развивающихся рынков.
— К чему привел "сброс" ГКО?
— В ноябре (1997 года) мы столкнулись, с одной стороны, с распродажей ГКО, а с другой — что на вырученные рубли немедленно старались купить валюту. В этой ситуации буквально за пять торговых дней из золотовалютных резервов вылетало по $5–6 млрд. Напомню, все резервы тогда были порядка $18 млрд. Для сравнения сегодня — почти 500 млрд ($458 млрд на 3 августа 2018 года — прим. ТАСС).
— И как было решено выходить из этой ситуации?
— Стало понятно, что нельзя было продолжать поддерживать курс. Выходов было два. Во-первых, либо расширять валютный коридор и, по сути, девальвировать рубль. Но тогда под удар попали бы все банки, которые уже выписали опционы. И в целом в таком случае можно было бы поставить крест на российской банковской системе.
Либо все-таки попытаться переломить ситуацию и позволить вырасти процентным ставкам по ГКО. Это бы оставило деньги в российской экономике и сделало невыгодной покупку валюты. А также дало время собрать все доходы и постараться их распределить. Последовали совещания и очень подробный анализ в правительстве — с участием ЦБ. Безусловно, это был риск и непростое решение.
Мы все тогда сделали выбор. Но переломить ситуацию не удалось.
— Что помешало?
— Как я уже сказал, не удалось собрать налоги. И в этот момент было потеряно время на смене правительства — месяц ушел, чтобы утвердить Кириенко (Сергей Владиленович, утвержден на пост председателя правительства РФ 24 апреля 1998 года — прим. ТАСС).
В результате получилось, что ГКО были перенакоплены. И они, как вы справедливо сказали, превратились в пирамиду. Потому что доход от них, который получал бюджет, шел просто на уплату процентов и на погашение долга. Это, к сожалению, стало тем самым "моментом Мински", когда устойчивая финансовая система превращается в хрупкую. В развивающихся экономиках это происходит регулярно.
— А что произошло с оставшейся задолженностью?
— Я не возьмусь оценивать. Дело в том, что накопленный долг в целом был не так уж и велик. Внутренний не превышал, по-моему, 20% ВВП. Около трети от этого долга принадлежало иностранцам. Еще где-то около 7% от ВВП был внешний долг Российской Федерации. А кроме того, 15% ВВП — внешний долг, унаследованный от СССР.
Реальной потерей стало обрушение банковской системы. Мы тогда в ЦБ приняли решение — уже некогда было консультироваться, надо было принимать решения срочно, — долги передать на Сбербанк. Активов в рухнувших банках уже не было — они один за другим закрывались. А долги были. И задолженность эту перед вкладчиками выполнил Сбербанк, а ЦБ это профинансировал.
Поэтому эта денежная накачка привела к скачку инфляции. Что тоже стало ударом для экономики, потому что произошло обесценение рубля.
Мы тогда решили перейти к плавающему курсу рубля, надеясь его удержать. Это не удалось. И произошла еще к тому же и глубокая девальвация.
— Какие действия последовали дальше?
— На развалинах нашего бюджета следующее правительство, возглавляемое Примаковым (Евгений Максимович) и Маслюковым (Юрий Дмитриевич) вместе с работавшим уже в ЦБ Виктором Владимировичем Геращенко (председатель ЦБ РФ в 1992–1994 годах и 1998–2002 годах — прим. ТАСС) провело через Госдуму практически тот самый сбалансированный бюджет, который депутаты отвергали на протяжении предыдущих двух-трех лет.
К тому же хватило ума оставить на месте министра финансов Задорнова, который вместе с советником Примакова Александром Дынкиным, насколько я опять же знаю, убедили того, что тогда был нужен реальный бюджет. Что бессмысленно принимать на себя какие-то социальные обязательства, которые потом точно так же не из чего будет покрывать, как было не из чего покрывать правительству Кириенко (действовало с 24 апреля 1998 по 23 августа 1998 — прим. ТАСС). Произошло оздоровление всей ситуации. Но да, оно стоило дорого.
— А можете оценить действия вашего предшественника и приемника — Виктора Владимировича Геращенко — на посту председателя ЦБ в сентябре 1998 года и после?
— Сразу хочу сразу сказать, что я его глубоко уважаю.
Но взаимозачет, который провели еще в начале 90-х путем кредитования по кругу всех задолженностей всех предприятий, и привел к гиперинфляции в 92–93-м годах. Не знаю, был ли он сторонником этой темы или просто не выдержал давления. Но официальная статистика такова, что в 92-м инфляция составила 2600%, в 93-м — 960%. Нам удалось ее к 97 году снизить только до 11%.
С другой стороны, Виктор Владимирович провел очень разумную меру, когда страна ушла от советского рубля. Понимаете, в 90-е годы у нас была единая рублевая зона со всеми возникшими после распада СССР независимыми странами. И они активно использовали рубль в качестве платежного средства во внутреннем денежном обороте. То есть кредиты давать своим предприятиям центральные банки стран СНГ могли без всяких ограничений. Договориться даже с Белоруссией и Украиной, чтобы они перестали это делать, было невозможно.
Я тогда работал в Минфине и помню, как тогдашний председатель Центрального банка Украины мне в лицо смеялся и говорил, мол, "вы — идиоты, можете свое зажимать, как хотите, а я своим (предприятиям — прим. ТАСС) даю любые деньги. Они все покупают в России, у них всегда есть чем заплатить".
Эта "загрузка" советских рублей, собственно, была вторым источником высокой инфляции в 90-е.
А третьим источником стало покрытие дефицита бюджета за счет кредитов ЦБ. Эту практику прекратили только в 94-м году, как я уже говорил. И вот когда ее перекрыли, тогда и удалось остановить инфляцию. Это было очень непростое решение. Но позже я эту политику продолжил в ЦБ.
— А в 1997–1998 годах какие еще причины повлияли на кризис? Сделали его тяжелее?
На момент собственно кризиса нефть стоила $9,5 за баррель. Понятно, что это не $100, которые возникли через пять-семь лет. И бюджетные доходы от экспорта нефти и газа, а цена газа привязана к цене нефти, резко сократились. Это стало последней каплей, добившей наш бюджет.
В дальнейшем, после самого кризиса, я считаю, ЦБ очень разумно действовал. Во-первых, они пригласили PricewaterhouseCoppers, чтобы провести полный аудит. Он позволил доказать, что никакие деньги МВФ никуда не исчезали. И вся клевета (дело о кредите МВФ — прим. ТАСС) была опровергнута. За это отдельное спасибо.
Я, правда, от осведомленных людей знаю, что тогда предлагались и другие меры. Например, арестовать весь состав правительства Кириенко и основное руководство ЦБ, меня в том числе, и провести показательный процесс. Поступали такие предложения Примакову — просили его только визу под этой инициативой поставить. Но Евгений Владимирович не стал ничего визировать, ответил логично, мол, "если по закону вы можете это делать, то у вас есть все полномочия".
Опять же, Евгений Максимович был человеком порядочным и не хотел выдумывать преступление, которого не было. В конце концов, такой показательный процесс "утопил" бы наши международные отношения. Это же перед лицом МВФ и других наших кредиторов, того же Парижского клуба, надо было заявить, что власти проводят чисто политический процесс. И такой разворот к неосталинизму — моя точка зрения — вряд ли международное сообщество восприняло бы нормально.
— Как сказалась поддержка международных организаций в кризис? Помогла ли она?
— Взаимоотношения России с МВФ — это очень многослойный вопрос. Безусловно на протяжении всех 90-х годов стране нужна была помощь. А МВФ предоставлял самые дешевые кредиты. К тому же сам факт согласования программ с МВФ позволил получить отсрочку по выплатам советских долгов. То есть работа Парижского клуба кредиторов была просто невозможна без одобрения МВФ. МВФ говорил, мол, "да, они (Россия — прим. ТАСС) делают все правильно, у них идет нормальная рыночная реформа, значит, можно подождать выплат по долгам". После 2001 года и советский долг, и задолженность перед МВФ удалось погасить за счет роста нефтяных цен.
Я считаю, что МВФ в реформах 90-х подсказывал достаточно правильные вещи. В частности, использование курса рубля к доллару в качестве номинального якоря позволило стабилизировать денежное обращение и собственно снизить инфляцию. Но предотвратить Азиатский кризис в МВФ, конечно, не могли. И в этот момент как раз и возникла напряженность в отношениях с фондом.
— Из-за чего возникла эта напряженность?
— Было несколько факторов. Во-первых, та самая беда со сбором налогов. МВФ несколько раз в 90-х откладывал проведение очередного транша из-за невыполнения ранее согласованной программы. А не выполнялась она как раз из-за плохих сборов налогов в бюджет. То есть фонд таким образом старался стимулировать правительство заниматься больше налогами. Но здесь, как я уже говорил, ситуацию переломить не удалось.
А регулятор вместе с российским правительством понимали, что с дырой в бюджете надо что-то делать. Дефолт уже угрожал реально. И Чубайс (Анатолий Борисович, вице-премьер в 1997–1998 года — прим. ТАСС) как спецпредставитель президента поехал в Вашингтон. Ему удалось эту программу согласовать. После этого больше траншей МВФ уже не было, так как произошел дефолт.
Были разногласия с МВФ по тем же ГКО. Власти же пытались квотировать долю иностранного участия в ГКО. Но это отвергалось МВФ как принцип, мол, рынок есть рынок. И если иностранцы хотят на него зайти, нельзя их искусственно ограничивать. Конфликт этот сложился за год до кризиса и в каком-то смысле увеличил уязвимость системы.
Также МВФ не поддержал нашу попытку ввести отсрочку по долгам для наших банков, чтобы они могли не расплачиваться сразу по опционам. Это послужило одной из причин, почему фонд тогда заявил, что не будет больше кредитовать, пока эти меры не отменят.
Так что очевидно, что отношения были непростыми. Но само влияние МВФ на российскую экономику я считаю позитивным. И уж точно разногласия с организацией не были причиной российского дефолта.
А кредиты Всемирного банка — это кредиты на реструктуризацию российской экономики. Например, Кузнецкий угольный бассейн был полностью реструктуризирован как раз за счет кредита Всемирного банка. А без него мы могли сегодня иметь там не современное экспортно ориентированное производство, а бог знает что с бастующими шахтерами.
— В начале мая 1998 года вы заявили о грядущем небывалом финансовом кризисе. Вас услышали? Какими были дальнейшие действия ЦБ и правительства?
Вот всю эту ситуацию я пытался привести в чувство. Но это не помогло, как известно. Авторитет других финансистов — более опытных — оказался сильнее.
— И чей авторитет пересилил заявления главы ЦБ?
— Я уже неоднократно рассказывал эту историю. Как, получив кредит МВФ, я и Чубайс уехали в отпуск на неделю, решили хоть как-то прийти в себя. Думали, что стабилизировали ситуацию. А в это время в The Financial Times вышла статья Сороса, где он написал без больших преувеличений, что же происходит в России. Я газету прочитал и полетел обратно в Москву. К моему возвращению информацию уже оценили и банкиры, и граждане. Когда мы ехали по Москве, люди уже стояли в обменники: "хвосты" были такие, как в советское время за колбасой. Все было понятно — авторитетное мнение сработало.
— 28 мая 1998 года ЦБ повысил ставку рефинансирования до 150%, что фактически заморозило финансовые рынки. На что была нацелена эта мера? И сработала ли она?
— И когда появились деньги?
— Все еще есть определенная сезонность в поступлении налогов. Я не могу сказать точно, в какой момент появились деньги.
Государство с трудом платило зарплату госслужащим, не покрывая даже инфляцию, не говоря уже о какой-то индексации. Одновременно на фоне произошли скачок цен, девальвация. Многие компании тогда вообще не платили зарплату. Людям предлагали оставаться на рабочих местах с обещанием, что им выплатят долги через какое-то время, если удастся наладить жизнь.
Удалось, к счастью, многим. В тот момент как раз заработали рыночные механизмы и институты, заложенные ранее, в 90-х. Но вопрос с налогами все равно остался крайне острым. Как говорил один американский президент (Бенджамин Франклин — прим. ТАСС), в жизни нет ничего неизбежного, кроме смерти и налогов. А в России на всех уровнях всеми силами пытались второго избежать.
Коренным образом ситуация изменилась только после дела ЮКОСа. Когда стало понятно, что налоги могут спросить, выборочно, но очень жестко.
— А что произошло с этими накопленными долгами по налогам? Их просто списали?
— Они, конечно, не вернулись. Но любой долг и так обесценивается инфляцией, потому он остается номинальным. И если в стране не то что 10%, а 25% инфляция, то она съедает долг достаточно быстро — он перестает быть бременем.
Пятнадцать лет назад, 17 августа 1998 года, правительство Сергея Кириенко объявило технический дефолт по государственным казначейским облигациям. Это был один из самых жестких экономических кризисов в истории новой России: цены взлетели в три-четыре раза в течение пары дней, к январю 1999 года курс доллара поднялся с шести с половиной до 21 рубля. Ключевые чиновники правительства ушли в отставку, однако дефолт не только не помешал их карьерам, но для многих даже стал отличным стартом.
Полпредство при Кириенко было образцовым госорганом, открытым для СМИ и оперативно реагирующим на текущую повестку. Кириенко лично гасил панику, возникшую из-за слухов об аварии на Балаковской АЭС, разгуливая по станции перед телекамерами. Улаживал региональные политические конфликты. Например, уговорил уйти с должности саратовского губернатора Дмитрия Аяцкова, перессорившегося к 2005 году со всей областной элитой и потерявшего рычаги управления областью. Ни один из трех преемников Кириенко на посту полпреда не работал столь эффективно и эффектно одновременно.
Немцов. Еще один нижегородец в правительстве Сергея Кириенко — Борис Немцов — подал в отставку с должности зампреда правительства 24 августа 1998 года. В правительстве он курировал крайне широкий спектр вопросов — от энергетики до земельных вопросов и предпринимательства. Был любимчиком Бориса Ельцина и вторым после Анатолия Чубайса объектом ненависти контролировавших тогда парламент коммунистов. Немцов также избрался в Госдуму вместе с СПС в декабре 1999 года и потерпел вместе с партией сокрушительное поражение на выборах 2003 года. Предвыборный ролик, в котором Немцов, Чубайс и Ирина Хакамада летят в бизнес-джете и проповедуют свободу предпринимательства, стал одним из самых громких политтехнологических провалов в новой России.
Адамов. Самая бурная часть биографии министра атомной энергии Евгения Адамова началась значительно позже дефолта. В правительстве он работал до 2001 года, а с 2002-го по 2004-й был советником Касьянова. Затем Адамов попал в громкую коррупционную историю. В 2005 году его арестовали в Швейцарии по запросу США. Он был обвинен в мошенничестве и хищении девяти миллионов долларов. Его экстрадиции требовали как американцы, так и российские правоохранительные органы. Это была очень яростная борьба, сопровождавшаяся высказываниями Владимира Жириновского о том, что Адамова неплохо бы похитить или убить как носителя гостайн. Победила Россия. Адамов получил от Замоскворецкого суда Москвы пять с половиной лет общего режима, а после пересмотра приговора — четыре года условно. С удовольствием выступает в СМИ с воспоминаниями.
Митинг оппозиционных партий у здания Госдумы РФ в сентябре 1998 года
Фото: Ираклия Чохонелидзе / ИТАР-ТАСС
17 августа Белый дом и ЦБ выступили с совместным заявлением. В нем среди прочего фактически сообщалось об одностороннем пересмотре условий по долговым ценным бумагам — государственным краткосрочным облигациям (ГКО) и облигациям федерального займа (ОФЗ). Облигации, которые должны были быть погашены до 31 декабря 1999 года, переоформлялись в новые бумаги. Накладывался 90-дневный мораторий на выплаты по кредитам, полученным от нерезидентов, а также на выплаты по срочным валютным контрактам.
Без вариантов
Постсоветские годы были не лучшим временем для бюджетной системы. Доходы государства падали с 1992 года, ликвидировать дефицит бюджета не удавалось из-за слишком большого объема социальных расходов. Любые попытки сократить его натыкались на противодействие Госдумы, в которой тогда преобладал сильный блок коммунистов.
Налоги плохо администрировались, вариант с финансированием дефицита за счет эмиссии денег тоже не подходил — ЦБ отказывался их печатать, чтобы обуздать инфляцию. Сокращение денежной массы приводило к тому, что предприятиям временами нечем было друг с другом рассчитываться; в массовую практику вошел бартерный обмен.
В этих условиях оставалось наращивать госдолг. Обязательства России по облигациям увеличивались с середины девяностых. Заодно росли и расходы на обслуживание и рефинансирование долга; к моменту дефолта они были одной из основных расходных статей бюджета. В 1997 году для поддержания спроса на российские бумаги государству пришлось существенно повысить их доходность — и, следовательно, свои затраты.
Абел Аганбегян академик РАН, специалист по экономике России переходного периода
Ситуацию усугубила и Дума. В конце 1997 года она не приняла бюджет на следующий год. Депутаты настаивали, чтобы Борис Ельцин снял Чубайса и Бориса Немцова, которые были первыми замами Черномырдина и вели политику. Дума была левая, во многом прокоммунистическая. Депутаты, объединившись, решили устроить импичмент, и в результате I квартал 1998 года мы жили без утвержденного бюджета. Если вы живете без утвержденного бюджета, вы должны тратить не больше, чем в I квартале предыдущего года. А он был крайне неудачным, потому что Чубайсу и Немцову на тот момент не удалось вернуть деньги, которые Ельцин раздавал во время своей предвыборной кампании. Перед выборами он отсрочил выплату налогов, дал поблажки ряду крупных фирм (например, позволил не платить таможенные пошлины). С 1997 года бюджет не выполнялся по доходам, а соответственно, — не могли выполняться и расходы. У правительства не было денег, чтобы платить бюджетникам и пенсионерам. В начале 1998 года обязательства государства перед ними стали нарастать, благосостояние людей сильно ухудшилось.
Хочется закончить чем-то хорошим. Девальвация рубля в четыре раза впоследствии позволила обеспечить рекордно высокий темп развития в 1999—2001 годах. В результате начался мощный десятилетний восстановительный подъем экономики и социальной сферы.
Насколько я вспоминаю те события, отказ от обязательств так или иначе должен был произойти, вопрос — раньше или позже. Главная проблема заключалась в фиксированном курсе рубля, который удерживался долгое время. Однажды это привело бы к обвалу. Так что искусственная поддержка курса в этом клубке событий была первичной.
Валютный коридор держали, чтобы хоть как-то снизить инфляцию. Наверное, нужно было действовать другими методами, срезая социальные расходы. Но снизить их не позволял парламент. Получается, виноват скорее он. Но его тоже можно понять: в условиях высокой инфляции социальные обязательства были и так обесценены, еще большее их урезание вызвало бы социальное недовольство.
Несомненно, к кризису привел целый комплекс причин. Снижение цен на нефть очень осложнило финансирование социальных обязательств. Экономика не развивалась, а достаточного объема золотовалютных резервов, чтобы компенсировать такое падение нефтяных цен, не было; пришлось увеличивать заимствования через ГКО.
Да, решение от 17 августа подорвало доверие инвесторов к России. Но чтобы вернуть доверие, потребовалось не так уж много времени. В 2000 году начался сильный экономический рост, за этим последовало восстановление иностранных инвестиций. А далее — сырьевой суперцикл и еще больший приток иностранных средств. Инвесторы имеют короткую память, тем более когда есть возможность получить прибыль.
Дмитрий Травин экономист, политолог, профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге
События 17 августа были неизбежностью. Можно было раньше думать, как их не допустить, причем за полгода до этого надо было принимать одни решения, за три года — другие. А лучше всего было вообще не доводить до такой ситуации, готовясь за много лет. Но в последний момент изменить что-либо было уже невозможно. У государства не было денег, чтобы расплачиваться по обязательствам. Если бы удалось взять большой кредит у МВФ, то можно было попробовать как-то выкрутиться. Но на тот момент ресурсов физически не было.
Проблема, конечно, была не в тех, на кого возложили всю ответственность. Тем более не в Гайдаре и не в Чубайсе — на тот момент они уже не занимали никаких постов. В начале девяностых годов у нас печаталось очень много денег, чтобы закрывать бюджетные дыры. Занимался этим Центральный банк во главе с Виктором Геращенко. Это приводило к высокой инфляции, и это была совершенно разрушительная политика для страны.
Что сделал Чубайс и другие люди, которые руководили экономикой с середины девяностых? Вместо того, чтобы печатать деньги, они создали систему заимствований, пирамиду долга, тем самым остановив инфляцию. Но такого рода пирамиды работают только в случае, если к стране есть доверие и начинается быстрый переход к экономическому росту. У нас доверия было мало, и перейти к росту до 1998 года мы не успели. Поэтому пирамида рухнула.
Да, государство сохраняло непосильный объем не только социальных — самых разных обязательств. Из-за этого и пришлось печатать деньги. Конечно, правительство могло быть более жестким, мог и президент. Но Борис Ельцин хотел выиграть выборы 1996 года, свои причины для компромиссов были и у правительства. Так и получилось, что должной жесткости никто не проявил, и это повлекло печальные последствия.
Справка
Читайте также: