В какой исторический период широкое распространение приобретает ситуация отчуждения
Обновлено: 20.05.2024
Л. П. РЕПИНА ( LORINA REPINA )
Репина Л. П. Опыт социальных кризисов в исторической памяти // Кризисы переломных эпох в исторической памяти. 2012. С. 3-37.
Сегодня историческое сознание выступает как один из важнейших предметов исторического анализа. Под историческим сознанием понимается совокупность исторических знаний и оценок прошлого. Определяя изучаемую форму сознания как историческую, исходят, в первую очередь, из его содержательной, генетической и функциональной определенности, проявляющейся в том, что историческое сознание фиксирует в своих идеальных формах прошлое (содержание), формируется в процессе исторического развития (генезис), само участвует в создании устойчивых связей между временными отрезками социальной действительности (функция). Историческое сознание рассматривается как процесс и результат познавательной и оценочной деятельности субъекта, направленной в прошлое, и выражается в различных явлениях духовной сферы общества. Хотя в функционировании исторического сознания знание о прошлом занимает важное место, оно характеризует всего лишь одну из сторон его проявления, вторая его сторона проявляется в субъективно-эмоциональном к нему отношении. Отражая прошлое в соответствии с существующей системой ценностных установок, историческое сознание становится непосредственной предпосылкой использования приобретенного опыта для удовлетворения необходимых потребностей, но, разумеется, исторические знания не всегда выступают непосредственной предпосылкой человеческой деятельности и, соответственно, четкая корреляция между историческим опытом и характером практической деятельности отсутствует.
Основным способом преодоления травмирующего опыта, воспринимаемого как катастрофа, является создание исторического нарратива (повествования), посредством которого весь прошлый опыт, зафиксированный в памяти в виде отдельных событий, вновь оформляется в определенную целостность, в рамках которой эти события приобретают смысл, причем как повествование могут интерпретироваться не только письменные тексты историков, но и другие формы исторической памяти: устные предания (фольклор), обычаи, ритуалы, памятники и мемориалы. Рюзен выделяет три основные функции исторического повествования. Во-первых, исторический нарратив мобилизует опыт прошлого, запечатленный в архивах памяти, с тем чтобы настоящий опыт стал понятным, а ожидание будущего – возможным. Во-вторых, организуя внутреннее единство трех модальностей времени (прошлое – настоящее – будущее) идеей непрерывности и целостности, исторический нарратив позволяет соотнести восприятие времени с человеческими целями и ожиданиями, что актуализирует опыт прошлого, делает его значимым в настоящем и влияющим на образ будущего. Наконец, в-третьих, он служит для того, чтобы установить идентичность его авторов и слушателей, убеждая читателей в стабильности их собственного мира и их самих во временном измерении.
Сознательный или неосознанный выбор той или иной стратегии преодоления кризиса выражается в типе исторического повествования, а эвристическим средством изучения принципов такого выбора может стать типология исторических нарративов. Выделяются четыре основных типа нарратива, выражающих последовательное развитие исторического сознания: 1) исторический нарратив традиционного типа, который утверждает значимость прошлых образцов поведения, воспринимаемых в настоящем и являющихся основой для будущей деятельности (при этом идентификация достигается принятием заданных культурных образцов, а время воспринимается как вечность); 2) исторический нарратив назидательного типа, который утверждает правило, являющееся обобщением конкретных случаев (здесь идентификация предполагает применение обобщенного до правил поведения конкретного опыта прошлого к современной ситуации, что делает человеческую деятельность рационально обоснованной); 3) исторический нарратив критического типа, отрицающий значимость прошлого опыта для современности путем создания альтернативных нарративов (критика позволяет освободиться от влияния прошлого и самоопределиться независимо от заданных ролей и предустановленных образцов, именно данный тип повествования служит средством перехода от одного типа исторического сознания к другому, поскольку критика создает возможность для развития исторического познания); 4) наконец, исторический нарратив генетического типа представляет осмысление сущности истории как изменения (прошлые образцы деятельности трансформируются, чтобы быть включенными в современные условия, признание изменчивости форм жизни и моральных ценностей ведет к пониманию других, а значит и более глубокому пониманию себя). В целом, историзация (в разных ее формах) представляет собой культурную стратегию преодоления разрушительных последствий травмирующего опыта 25 .
Разумеется, некоторые изменения в историческом сознании происходят не только в ситуациях катастроф. Вспомним, например, развернувшиеся в Европе в XVIII-XIX вв. широкомасштабные движения по изучению народного прошлого, фольклора и культуры, которые должны были сформировать и утвердить чувство национальной идентичности. В частности, исследования исторического сознания пореформенной России второй половины XIX века, выполненные О. Б. Леонтьевой 27 , убедительно продемонстрировали рост интереса образованного общества к прошлому своей страны, именно потому, что в эпоху стремительных социальных перемен в нем видели ключ к пониманию ее настоящего, к формированию идентичности российского общества.
Трансформация обыденных исторических представлений повсеместно осуществлялась под воздействием всеобщего образования, и немалая роль в этом процессе принадлежала профессиональной историографии, достижения которой (в существенно упрощенном виде) транслировались в народные массы. Появлявшиеся в разных европейских странах на протяжении XIX–XX столетий многочисленные учебные пособия и учебники для средней и начальной школы предлагали ясные и доступные исторические образы, которые пробуждали в полуграмотных массах национальное самосознание. Школьные курсы истории отечества, основанные на целенаправленном отборе и упорядочении событий и фактов, сформировали фундаментальную базу национальной мифологии эпохи Модерна и, будучи влиятельным социальным институтом передачи исторического опыта, продолжают решать те же задачи, хотя и с меньшим успехом, в наш информационный век.
Библиография такого рода исследований, начиная с новаторского проекта Пьера Нора (см.: Les Lieux de Mémoire. Ed. P. Nora. T. 1–7. P., 1984–1992), насчитывает уже сотни книг и статей. При этом огромный ее массив составляют работы, анализирующие память о травматических событиях XX века. ↩
Rüsen J. Was ist Geschichtskultur? Überlegungen zu einer neuen Art, über Geschichte nachzudenken // Historische Faszination: Geschichtskultur heute / K. Füßmann, H. T. Grütter, J. Rüsen. Köln, 1994. S. 5–7. Это направление исторической науки, возникшее под непосредственным влиянием изучения картин мира в рамках истории ментальностей, постепенно расширило свои методологические основания. Подробнее об этом см.: Репина Л. П. Историческая культура как предмет исследования // История и память: Историческая культура Европы до начала Нового времени / Под ред. Л. П. Репиной. М., 2006. C. 5-18. ↩
Ясперс К. Всемирная история философии. Введение. СПб., 2000. С. 115. ↩
Про А. Двенадцать уроков по истории. М., 2000. С. 318. ↩
Шмитт Ж.-К. Овладение будущим // Диалоги со временем: Память о прошлом в контексте истории / Под ред. Л.П. Репиной. М., 2008. С. 132. ↩
Рюзен Й. Кризис, травма и идентичность // Цепь времен: проблемы исторического сознания / Отв. ред. Л. П. Репина. М., 2005. С. 49. ↩
Шкуратов В. А. Историческая психология. 2-е, переработанное издание. М., 1997. С. 435-436. ↩
Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть (1986) // Начала. М., 1994. С. 199. ↩
Ассманн Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004. ↩
Барг М. А. Историческое сознание как проблема историографии // Вопросы истории. 1982. № 12. С. 49-66. ↩
Барг М. А. Эпохи и идеи. М., 1987. С. 167. ↩
Барг М. А. Категории и методы исторической науки. М., 1984. С. 83. ↩
Барг М. А. Эпохи и идеи. С. 305-323. ↩
Итоговые результаты этих исследований представлены в фундаментальной монографии: Леонтьева О. Б. Историческая память и образы прошлого в российской культуре XIX – начала ХХ вв. М., 2011. ↩
См.: Оболонский А. В. Исторические перекрестки как объект альтернативной истории // Одиссей. Человек в истории. М., 2000. С. 27-32. ↩
Зоркая Н. М. Миф об Октябре как о венце истории // Объект исследования – искусство. М., 2006. С. 309-321. ↩
См.: Кознова И. Е. ХХ век в социальной памяти российского крестьянства. М., 2000. С. 22, 182-192. ↩
Атнашев-Мирзаянц Т. М. Проектирование как горизонт истории: опыт перестройки и публичная история в Новое время // Диалог со временем. 2006. Вып. 16. С. 15-52. ↩
Цит. по: Хаттон П. История как искусство памяти. СПб., 2003. С. 357. ↩
Scott J. Gender and the Politics of History. P.196-197. ↩
Seignobos Ch. L’enseignement de l’histoire comme instrument d’éducation politique // Conférences du Musée pédagogique. Paris, 1907. P. 1-24. Цит. по: Про А. Двенадцать уроков по истории. М., 2000. С. 309. ↩
Цит. по: Экштут С. А. В поиске исторической альтернативы. Александр I. Его сподвижники. Декабристы. М., 1994. С. 20, 34. ↩
Об этом см. небольшую, но очень содержательную книгу: Креленко Н. С. “Пуританская” революция и английская общественная мысль XVII – XIX вв. Саратов, 1990. См. также: Лабутина Т. Л. Английские революции XVII века в оценках ранних просветителей // Clio Moderna. Зарубежная история и историография. Вып. 4. Казань, 2003. С. 53-61; Эрлихсон И. М. Английская общественная мысль второй половины XVII века. М., 2007. ↩
Подробнее об этом см. в книге: Английская революция середины XVII века: К 350-летию. М., 1991. ↩
См.: Репина Л. П. Конфликты в исторической памяти поколений: к постановке проблемы // Конфликты и компромиссы в социокультурном контексте. М., 2006. С. 62. ↩
См., например: Борозняк А. И. Искупление. Нужен ли России германский опыт преодоления тоталитарного прошлого. М., 1999; Он же. Против забвения. Как немецкие школьники сохраняют память о трагедии советских пленных и остарбайтеров. М., 2006. ↩
Рюзен Й. Кризис, травма и идентичность. С. 52-54. См., например, анализ мифологизации событий польской истории в национальной памяти и историографии: Domanska, Ewa. (Re)creative Myths and Constructed History. The Case of Poland // Myth and Memory in the Construction of Community: Historical Patterns in Europe and Beyond / Ed. by Bo Stråth. Brussels, 2000. P. 249-262. ↩
Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма. М., 2001. С. 222. В иной перспективе тема этнических, и национальных идентичностей в их темпоральном преломлении рассматривается в книге: Friese Н. Identities: Time, Difference and Boundaries. N.Y.; Oxford, 2002. ↩
Butterfield H. Englishman and his history. L., 1944. P. 5. ↩
Экштут С. А. Битвы за храм Мнемозины. С. 103. ↩
Вжосек, Войцех. Классическая историография как носитель национальной (националистической) идеи // Диалог со временем. 2010. Вып. 30. С. 10-11. ↩
Шнирельман В. А. Войны памяти. М., 2003. С. 26. ↩
Тош Дж. Стремление к истине. М., 2000. С. 13. ↩
См.: Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. СПб., 1998; Геллнер Э. Нации и национализм. М., 1991. Впрочем, идея нации владела умами и гораздо раньше (Armstrong J. A. Nations before Nationalism. Chapel Hill, 1982). Богатейший конкретный материал, отражающий развитие национальных идей, национального сознания и разных вариантов идеологии национализма в Западной Европе, представлен в коллективной монографии: Национальная идея в Западной Европе в Новое время. Очерки истории / Отв. ред. В. С. Бондарчук. М., 2005. ↩
Хобсбаум Э. Нации и национализм после 1780 года. С. 54-62. ↩
Ферро М. Как рассказывают историю детям в разных странах мира. М., 1992. ↩
Про А. Двенадцать уроков по истории. С. 319. ↩
См.: История и память: историческая культура Европы до начала Нового времени (М., 2006). ↩
Читайте также: