Негодует ли сократ на несправедливость приговора
Обновлено: 02.07.2024
Повод написания. Разговор Сократа с Гермогеном. Утешение друзей. Предсказание. Заключение
Следует, мне кажется, упомянуть также о том, что думал Сократ о защите и о конце жизни, когда его призвали к суду. Об этом писали и другие, и все указывали на высокомерие его речи: из этого видно, что действительно так говорил Сократ. Но так как они не разъяснили, что он тогда уже считал смерть для себя предпочтительнее жизни, то гордость его речи представляется не вполне разумной. Однако Гермоген, 1 сын Гиппоника, его друг, сообщил о нем такие подробности, из которых видно, что этот высокомерный язык был сообразен его
образу мыслей. Гермоген, по его словам, заметив, что Сократ говорит обо всем больше, чем о своем процессе, сказал:
— Не следует ли, однако, Сократ, подумать тебе и о том, что говорить в свою защиту?
Сократ сперва отвечал:
— А разве, по-твоему, вся моя жизнь не была подготовкой к защите?
Гермоген спросил его:
— Я во всю жизнь не сделал ничего несправедливого: это я считаю лучшей подготовкой к защите.
— Разве ты не знаешь афинских судов? — сказал опять Гермоген. — Часто судьи, раздраженные речью, выносят смертный приговор людям ни в чем не виновным; часто, напротив, оправдывают виновных, потому что они своими речами разжалобят их, или потому, что они говорят им приятные веши.
— Нет, клянусь Зевсом, — возразил Сократ, — дважды уже я пробовал обдумывать защиту, но мне противится бог.
— Удивительно! — сказал Гермоген.
— Разве ты находишь удивительным, — сказал Сократ, — что, и по мнению бога, мне уже лучше умереть? Разве ты не знаешь, что до сих пор я никому на свете не уступал права сказать, что он жил лучше меня? У меня было сознание — чувство в высшей степени приятное, — что вся жизнь мною прожита благочестиво и справедливо; таким образом, я и сам был доволен собою, и находил, что
1 Очевидно, через посредство все того же Гения, внутреннего голоса Сократа.
окружающие меня — такого же мнения обо мне. А теперь, если еще продлится мой век, я знаю, мне придется выносить невзгоды старости — буду я хуже видеть, хуже слышать, труднее будет мне учиться новому, скорее буду забывать, чему научился прежде. Если же я буду замечать в себе ухудшение и буду ругать сам себя, какое будет мне удовольствие от жизни? Но, может быть, и бог по милости своей дарует мне возможность окончить жизнь не только в надлежащий момент жизни, но и, возможно, легче. Если приговор будет обвинительный, то, несомненно, мне можно будет умереть такой смертью, которую люди, ведающие это дело, считают самой легкой, которая доставляет меньше всего хлопот друзьям и возбудит больше всего сожаления об умирающем. Когда человек не оставляет в умах окружающих памяти о чем-то недостойном и тягостном, а увядает с телом здоровым и с душой, способной любить, разве возможно, чтобы он не возбуждал сожаления? Правы были боги, которые тогда были против того, чтобы я обдумывал речь, когда мы считали необходимым отыскивать всячески средства к оправданию. Ведь если бы этого я добился, то, несомненно, вместо того, чтобы теперь же оставить жизнь, я приготовил бы себе необходимость умереть или в страданиях от болезней, или от старости, в которую стекаются все невзгоды и которая совершенно безрадостна. Нет, клянусь Зевсом, Гермоген, я к этому даже и стремиться не буду; напротив, если судьям неприятно слушать мои объяснения о том, сколько прекрасных даров, по моему мнению, пало мне на долю и от богов, и от людей и какое мнение я имею сам о себе, то я предпочту умереть, чем, униженно выпрашивая, как нищий, прибавку
к жизни, иметь в барышах гораздо худшую жизнь вместо смерти.
Приняв такое решение, рассказывал Гермоген, Сократ в ответ на обвинение своих противников, будто он не признает богов, признаваемых государством, а вводит другие, новые божества и будто развращает молодежь выступил на суде и сказал:
— А я, афиняне, прежде всего, удивляюсь тому, на каком основании Мелет 1 утверждает, будто я не признаю богов, признаваемых государством: что я приношу жертвы в общие праздники и на народных алтарях, это видели все, бывавшие там в то время, да и сам Мелет мог бы видеть, если бы хотел. Что до введения богов, то как можно обвинять меня в этом, вспоминая мои слова, что мне является голос бога, указывающий, что следует делать? Ведь и те, которые руководятся криком птиц и случайными словами людей, делают выводы, очевидно, на основании голосов. А гром? Неужели будет кто сомневаться, что он есть голос или великое предвещание? 2 Жрица на треножнике в Дельфах 3 разве
не голосом тоже возвещает волю бога? Что бог знает наперед будущее и предвещает его, кому хочет, и об этом все говорят и думают так же, как я? Но они именуют тех, кто предвещает будущее, птицами, случайными словами, приметами, предсказателями, а я называю это божественным голосом и думаю, что, называя так, употребляю выражение более близкое к истине и более благочестивое, чем те, которые приписывают птицам силу богов. Что я не клевещу на бога, у меня есть еще такое доказательство: многим друзьям я сообщал советы и ни разу не оказался лжецом.
Услышав это, судьи стали шуметь: одни не верили его рассказу, а другие и завидовали, что он удостоен от богов большей милости, чем они. Тогда Сократ сказал опять:
— Ну, так послушайте дальше, чтобы, у кого есть охота, те еще больше не верили, что боги оказали мне такой почет. Однажды Херефонт 1 вопрошал обо мне бога в Дельфах, и Аполлон в присутствии многих изрек, что нет человека более независимого, справедливого, разумного. Когда судьи, услышав это, конечно, еще больше стали шуметь, Сократ опять сказал:
том не верьте слепо богу, а рассматривайте то, что сказал бог. Знаете ли вы человека, который бы меньше меня был рабом плотских страстей? Или человека более бескорыстного, не берущего ни от кого ни подарков, ни платы? Кого можете вы признать с полным основанием более справедливым, чем того, кто так применился к своему положению, что ни в чем чужом не нуждается? А мудрым не правильно ли будет назвать того, кто с тех пор, как начал понимать, что ему говорят, непрестанно исследовал и учился чему только мог хорошему? Что мой труд не пропал даром, не служит ли доказательство то, что многие граждане, стремящиеся к нравственному совершенству, да и многие иноземцы желают быть в общении со мною более, чем с кем-либо другим? А какая причина того, что хотя все знают, что я не имею возможности отплачивать деньгами, тем не менее, многие желают мне что-нибудь подарить? А того, что от меня никто не требует отплаты за благодеяния, а многие признают, что мне обязаны благодарностью? А того, что во время осады 1 все горевали о своей участи, а я жил, так же ни в чем не нуждаясь, как в дни наивысшего благоденствия нашего отечества? А того, что все покупают себе на рынке дорогие удовольствия, а я ухитряюсь добыть из своей души без расходов удовольствия более приятные, чем те? А если никто не мог бы уличить меня во лжи относительно всего, что я сказал о себе, то разве не справедлива будет похвала мне и от богов, и от людей? И несмотря на это, ты утверждаешь, Мелет, что я, при таком образе действия, раз-
1 404 год, когда Афины капитулировали перед войсками во главе со спартанским военачальником Лисандром.
вращаю молодежь? Нам известно, в чем состоит развращение молодежи; скажи же нам, знаешь ли ты кого-нибудь, кого я сделал из благочестивого нечестивым, из скромного — дерзким, из экономного — расточительным, из умеренно пившего — пьяницей, из трудолюбивого — неженкой или рабом другой низменной страсти?
— Но, клянусь Зевсом, — отвечал Мелет, — я знаю тех, кого ты уговорил слушаться тебя больше, чем родителей.
— Согласен, — сказал Сократ, — в вопросе о воспитании: вопрос этот, как все знают, меня интересует. Однако относительно здоровья люди больше слушаются врачей, чем родителей; в Народном собрании, как известно, все афиняне слушаются больше разумных ораторов, чем родственников. Да ведь и при выборах в стратеги не отдаете ли вы предпочтение пред отцами и братьями и, клянусь Зевсом, даже пред самими собой тем, кого считаете главными знатоками в военном деле?
— Да, — заметил Мелет, — потому что это полезно и является обычаем.
— В таком случае, — продолжал Сократ, — не кажется ли тебе странным еще вот что: во всех действиях лучшие знатоки пользуются не только равенством, но и предпочтением, и вот за то, что меня считают некоторые знающим в таком полезном для людей искусстве, как воспитание, ты желаешь меня казнить?
Конечно, было сказано больше этого самим Сократом и друзьями, говорившими в его пользу, но я не имел в виду передать все происходившее на суде: мне достаточно было показать, что Сократ выше всего ставил оправдаться от обвинения в нечестии по отношению к богам и в несправедливости
по отношению к людям, а молить об освобождении от казни он не находил нужным, а, напротив, полагал, что ему уже пора умереть. Что таково именно было его мнение, стало еще очевиднее, когда было окончено голосование в его деле. Когда ему предложили назначить себе штраф, он ни сам не назначил его, ни друзьям не позволил, а, напротив, даже говорил, что назначать себе штраф — это значит признать себя виновным. Потом, когда друзья хотели его похитить из тюрьмы, он не согласился и, кажется, даже посмеялся над ними, спросив, знают ли они какое место за пределами Аттики, куда не было бы доступа смерти.
По окончании суда Сократ сказал:
— Однако, афиняне, лица, подучившие свидетелей давать ложную присягу и лжесвидетельствовать против меня, и лица, слушавшиеся их, должны сознавать свое нечестие и несправедливость. А мне почему чувствовать себя униженным теперь больше, чем до осуждения, раз не доказана моя виновность ни в одном пункте обвинения? Не было обнаружено, что я приносил жертвы каким-либо новым богам вместо Зевса и Геры и других богов, связанных с ними, или что при клятве я называл других богов. А молодых людей как я могу развращать, когда я приучаю их к перенесению трудов и к экономии? Что же касается преступлений, которые караются смертной казнью,— святотатства, прорытия стен, похищения людей, государственной измены, то даже сами противники не говорят, что я в чем-нибудь из этого виновен. Таким образом, меня поражает, где вы усмотрели с моей стороны преступление, заслуживающее смертной казни. Но даже и несправедливый смертный приговор не заставит меня чувствовать себя униженным:
он позорит не меня, а тех, кто постановил его. Утешает меня еще и Паламед, 1 смерть которого похожа на мою: даже и теперь еще он вдохновляет поэтов на песнопения, гораздо более прекрасные, чем Одиссей, виновник его несправедливой казни. Точно также и мне, я уверен, засвидетельствует грядущее время, как свидетельствует прошедшее, что я никого никогда не обижал, никого не испортил, а, напротив, приносил пользу людям, ведшим со мною беседы, уча их бесплатно какому мог добру.
После этой речи он ушел; веселье выражалось, вполне соответственно тому, что он говорил, в его лице, осанке, походке. Заметив, что его спутники плачут, он сказал:
— Что это? Вы только теперь плачете? Разве не знаете, что с самого рождения я осужден природой на смерть? Да, если бы мне приходилось погибать безвременно, когда течет счастье, то, несомненно, надо бы было горевать мне и расположенным ко мне людям; если же я кончаю жизнь в ту пору, когда ожидаются в будущем разные невзгоды, то я думаю, что всем вам надо радоваться при виде моего счастья.
Присутствовавший при этом горячо преданный Сократу, но простодушный человек, некий Аполлодор, 2 сказал:
— Но мне особенно тяжело, Сократ, что ты приговорен к смертной казни несправедливо.
1 Герой Троянской войны, почитавшийся мудрым: ему приписывалось изобретение алфавита, цифр, мер, весов, а также игр в шашки и кости. Паламеду было воздвигнуто святилище недалеко от острова Лесбос.
2 Один из близких друзей и учеников Сократа.
Сократ, говорят, погладил его по голове и сказал:
— А тебе, дорогой мой Аполлодор, приятнее было бы видеть, что я приговорен справедливо, чем несправедливо? — И при этом он улыбнулся.
Увидав проходившего мимо Анита, 1 Сократ, говорят, сказал:
— Он гордится, как будто совершил какой-то великий, славный подвиг, предав меня смертной казни за то, что я, видя, каких великих почестей удостоили его сограждане, сказал, что не следует ему учить сына кожевенному делу. Как жалок он! Видно, он не понимает, что кто из нас совершил дела более полезные и славные на вечные времена, тот и победитель! Но и Гомер приписывает некоторым людям при конце жизни дар предвидения будущего; хочу и я сделать одно предсказание. Я встретился однажды на короткое время с сыном Анита; мне показалось, что он человек даровитый; поэтому я нахожу, что он не останется при том рабском занятии, 2 к которому его предназначил отец; а за неимением хорошего руководителя, он впадет в какую-нибудь низкую страсть и, конечно, далеко пойдет по пути порока.
Слова эти оправдались: молодой человек полюбил вино, ни днем, ни ночью не переставал пить и, в конце концов, стал ни на что не годным — ни для отечества, ни для друзей, ни для себя самого. Таким образом, Анит, как вследствие скверного вос
1 По существу, главный обвинитель на суде (см. Предисловие).
2 Кожевенное дело, на котором разбогател сам Анит. Не следует, однако, считать, что Сократ с презрением относился ко всем ремеслам; здесь, скорее всего, подразумевается приниженность сына Анита перед отцом.
питания сына, так и по случаю своего собственного неразумия, даже и по смерти имеет дурную славу.
Сократ таким возвеличением себя на суде навлек на себя зависть и этим еще более способствовал своему осуждению. Мне кажется, участь, выпавшая ему на долю, была милостью богов: он покинул наиболее тяжелую часть жизни, а смерть ему досталась самая легкая. Вместе с тем он выказал силу духа: придя к убеждению, что умереть ему лучше, чем продолжать жить, он как вообще не противился добру, так и перед смертью не выказал малодушия; напротив, радостно ожидал ее и свершил.
Итак, размышляя о мудрости и благородстве этого мужа, я не могу не помнить о нем, а помня, не могу не восхвалять. Если кто из людей, стремящихся к нравственному совершенству, пользовался обществом человека еще более полезного, чем Сократ, того я считаю величайшим счастливцем.
Подготовлено по изданию:
Казнь философа, признанного оракулом Дельфийского храма самым мудрым из древних греков, несёт из глубины веков мрак жестокой несправедливости неправедного суда после восстановления демократии в Афинах.
В солнечное весеннее утро 399 года до нашей эры в Афинах готовился к открытию знаменитый процесс Сократа, и всё активное мужское население города спешило к месту судебного разбирательства, предчувствуя острую схватку в полемике семидесятилетнего философа со своими обвинителями.
Только что было свергнуто народным восстанием правление тридцати тиранов во главе с Критием, учеником Сократа, установленное Спартой после поражения афинян в двадцатисемилетней Пелопоннесской войне.
В город вернулись изгнанные демократы и среди них богатый кожевник Анит, ненавидевший философа за то, что был высмеян им во время публичного спора, и за отказ сына после бесед о нравственности наследовать профессию отца.
Трое граждан Афин (поэт-трагик Мелет, богатый и влиятельный демократ Анит, ремесленник и оратор Ликон) обвинили Сократа в отрицании богов и развращении молодёжи придумыванием новых божеств. Первым на процессе выступил Мелет, заявивший, как сообщает античный историк Диоген Лаэртский, что Сократ
Сократ, признанный большинством голосов присяжных виновным, должен был сам назначить себе наказание. Он мог предложить в качестве кары своё изгнание или штраф, но заявил, что ни в чём не виновен и заслуживает вознаграждения в виде бесплатного пожизненного обеда с олимпийскими чемпионами или символического штрафа в одну мину. Крики негодования, возмущённое топанье ногами присутствующих подействовали на пятьсот одного судью, и они сами голосованием определили меру наказания…
Сократа осудили на смерть, но отсрочили приведение приговора на месяц из-за отплытия накануне корабля на остров Делос с ежегодной религиозной миссией. После оглашения приговора Сократ произнёс:
В своей последней речи философ сказал, что смерти не боится, что в памяти людей останется мудрецом, что его обвинители обязательно пострадают. Он оказался пророком в жизнеописаниях Плутарха, согласно которым его обидчики повесились…
Сократ утверждал, будто с самого детства слышал внутренний голос, посредством которого бог склонял его к рассуждениям. Афинский философ родился в 469 году до нашей эры в предместье столицы Аттики в семье ремесленника-камнетёса Софрониска и акушерки Финареты. В молодости он посещал уроки красноречия и беседы женщины-философа из Милета Аспасии и отказался наследовать профессию отца, решив серьёзно заниматься ораторским искусством.
Ему было тридцать семь лет, когда началась Пелопоннесская война и пришлось исполнять воинский долг. Он отважно, по свидетельству историков, сражался в трёх битвах первого одиннадцатилетнего периода до заключения в 421 году до нашей эры Никиева мира. В сражениях второго периода Сократ не участвовал, он был заседателем в совете пятисот и не раз, сталкиваясь с неоправданной жестокостью в судебных процессах, противился несправедливым расправам даже во времена правления тридцати тиранов после поражения Афин.
Всё своё свободное время Сократ проводил в философских спорах, у него было много учеников, ведь он не брал ни с кого денег за обучение. Он не входил ни в одну партию и мог с любым человеком беседовать на темы морали, познания истины и справедливости. Человек рассматривался Сократом как нравственное существо, он считал, что различие между добром и злом не относительно, а абсолютно, утверждал, что мир непознаваем, а познать можно только душу человека и его дела, и в этом заключается задача философии.
Тридцать дней находился Сократ, закованный в цепи, в ожидании казни, пока корабль не вернулся с острова Делос в Афины. Его верный друг Критон подкупил стражу и предложил бежать, но философ отказался, сказав, что закон надо уважать, хотя его и осудили несправедливо. Последний день Сократ провёл со своими учениками, и только Платон не пришёл с ним проститься из-за болезни или…
У него было много времени на размышления, и ученики услышали его последние рассуждения об умирании для жизни земной, об освобождении бессмертной души от её смертной телесной оболочки. Он простился с женой, тремя своими сыновьями и ушёл в комнату для омовения. После купания к нему подошёл палач с чашей яда из цикуты и попросил не проклинать его. Сократ успокоил прислужника, выпил яд и стал ожидать его действия, предупредив своих учеников, что хотел бы умереть в благоговейном молчании, не слыша их рыданий.
Бог врачевания греческой мифологии Асклепий (у римлян — Эскулап) воскрешал даже мёртвых, но Сократ к своей просьбе ничего не добавил. Петуха обычно приносили в жертву богу медицины за выздоровление. Возможно, великий философ хотел отблагодарить Асклепия за исцеление души от злобного гнева за учинённую с ним несправедливость, от ненависти к своим обидчикам?
Сократ, желал изменить нравы и обычаи, он обличал зло, обман, незаслуженные привилегии, тем самым он вызвал ненависть у современников и должен за это поплатиться. Афиняне считали справедливыми законы и обычаи своего города, а чужие законы - ложными. Софисты утверждали, что нет вообще никакой общечеловеческой справедливости, а есть лишь право сильного и хитрого. Сократ же учил, что право, истина, справедливость - одни и те же для всех - и идут от внутреннего голоса, который звучит в душе каждого в ответственные минуты.
Сократа обвинили в безбожии, неблагочестии, хотя он был глубоко верующим человеком.
В ожидании смерти Сократ после суда провел в тюрьме долгих 30 дней. Дело в том, что еще накануне суда на остров Делос отплыл корабль с феорией, священным посольством. Наступили дни делосского праздника Аполлона. Смертные казни в Афинах в такие праздники приостанавливались до возвращения феории обратно.
В тюрьме Сократ пребывал в обычном для него светлом и бодром настроении. Его навещали родные и друзья. И до самого заката солнца последнего тюремного дня Сократа продолжались беседы — о жизни и смерти, добродетелях и пороках, законах и полисе, богах и бессмертии души.
Отсрочка казни дала Сократу возможность еще раз продумать смысл того божественного призвания, которое определило его жизненный путь и занятия.
Желая уговорить Сократа, Критон сослался на несправедливость приговора, напомнил об ответственности перед семьей и малолетними детьми, остающимися в нужде и без поддержки. Побег же будет успешным, и Сократ найдет приют у преданных друзей в Фессалии.
Привел Критон и такой довод. Отказ Сократа от побега, бросит тень и на его друзей. Большинство станет говорить, что друзья отшатнулись от Сократа в трудный час, пожалели денег и усилий для его спасения.
Цель, даже высокая и справедливая, не оправдывает, по мнению Сократа, низких и преступных средств. И он считал недопустимым отвечать несправедливостью и злом на чужую несправедливость и зло. Сократ не раз высказывал ту мысль, что лучше претерпеть чужую несправедливость, чем самому творить ее. Воздавать злом за зло — несправедливо, полагал Сократ, расходясь в оценке этого ключевого этического момента с мнением большинства своих современников.
Законы ставят Сократа перед альтернативой: если он погибнет в соответствии с приговором, он кончит свою жизнь, обиженный людьми, а не Законами; если же он убежит из тюрьмы, позорно воздав обидой за обиду и злом за зло, то нарушит свои обязанности гражданина перед Государством и Законами и причинит им ущерб. Такое преступление навлечет на него гнев не только земных, но и божественных законов.
Существенным мотивом против побега из тюрьмы был полисный патриотизм Сократа, его глубокая и искренняя привязанность к родному городу. У 70-летнего философа было достаточно времени уяснить свои взаимоотношения с Афинами. Вся долгая предшествующая жизнь его, если не считать участия в трех военных походах и одну отлучку из города во время праздника Посейдона на Истме, прошла в Афинах. Не все в афинской политике нравилось Сократу. Но все его критические выпады против афинских порядков и ссылки на Спарту и Крит как примеры благоустроенных государств неизменно оставались в границах и горизонте его полисного патриотизма. Преданность родному полису и его законам была для Сократа высшей этической нормой взаимоотношений гражданина и полиса в целом. Эта преданность ярко отображена в диалоге между человеком и государством по Сократу. По достижению совершеннолетия каждый человек имеет право выбирать государство для жизни. Критерия для избрания: законы, которые ему наиболее близки. Но, может сложиться такая ситуация, когда законы данного государства гражданина уже не будут устраивать. Вопрос Сократа: Должен ли он в этом случае уйти в другое государство? Сократ отвечает: Нет, менять государство недостойно, некрасиво. Гражданин обязан участвовать в народных собраниях, предлагать новые законы, приводить в их пользу разумные обоснования, он должен убеждать государство. Если не получится убедить, то нужно подчиняться тем законам, которые существуют. Плохой закон - есть закон.
Обвинители Сократа использовали стойкую молву о его спартанских настроениях, выдавая их за проявление враждебности к афинскому полису, его устоям и нравам. Это было злостной и нечистоплотной игрой на патриотических чувствах афинского демоса. Если какие-то черты спартанского пли критского государственного строя и нравились Сократу, из этого вовсе не следовало, будто он предпочитает эти полисы своему родному. Его реформаторская критичность была нацелена на разумное и справедливое, как он понимал, ведение государственных дел, а не на причинение ущерба Афинам. Жизнь и особенно смерть Сократа не оставляют сомнений на этот счет.
Рассуждая в духе пифагорейского учения, Сократ считал, что он заслужил свою смерть, поскольку боги, без воли которых ничего не происходит, допустили его осуждение. Все это бросает дополнительный свет на непримиримую позицию Сократа, на его постоянную готовность ценой жизни отстоять справедливость, как он ее понимал. Подлинный философ должен провести земную жизнь не как попало, а в напряженной заботе[4].
Сократовская версия жизни в ожидании смерти была не безразличием к жизни, но, скорее, сознательной установкой на ее достойное проведение и завершение. Ясно поэтому, как трудно приходилось его противникам, которые, столкнувшись с ним, видели, что обычные аргументы силы и приемы устрашения не действуют на их оппонента. Его готовность к смерти, придававшая невиданную прочность и стойкость его позиции, не могла не сбить с толку всех тех, с кем он сталкивался в опасных стычках по поводу полисных и божественных дел. И смертный приговор, так логично завершивший жизненный путь Сократа, был в значительной мере желанным и спровоцированным им самим исходом. Смерть Сократа придала его словам и делам, всему, что с ним связано, ту монолитную и гармоничную цельность, которая уже не подвержена коррозии времени. Сократ, кончивший свою жизнь по-другому, был бы другим Сократом — не тем, кто вошел в историю и заметен в ней отовсюду.
"Избегнуть смерти нетрудно, а вот что гораздо труднее - это избегнуть испорченности: она настигает стремительнее смерти"[6].
- ЖАНРЫ 360
- АВТОРЫ 280 191
- КНИГИ 663 285
- СЕРИИ 25 510
- ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 617 218
Феохарий Харлампиевич Кессиди. Сократ
Я знаю, что ничего не знаю… О том, что такое добродетель, я ничего не знаю… И все-таки я хочу вместе с тобой поразмыслить и понять, что она такое.
Г. В. Драч. СЛОВО ОБ УЧИТЕЛЕ
Но такой переход возможен лишь на фоне могучего мифа, каким он и оставался в культуре Древней Греции и каковой трудно изъять и из современной человеческой жизни; к нему мы невольно возвращаемся, читая блестящее философское сочинение Ф. X. Кессиди о жизни и идеях Сократа, имя которого давно стало легендой. Да и сами события приобретают мифо-поэтическую реальность: книга, которую Кессиди прислал в Россию (Ростов-на-Дону) из Греции (Афин), некогда прочитанные им блестящие лекции в Ростовском государственном университете, которые происходили до его отъезда в Грецию. Надо сказать, что Феохарий Кессиди
все эти годы не теряет связи со своими многочисленными друзьями и учениками, которые по-прежнему любят его и встречаются с ним во время его ежегодных приездов в Москву или же общаются с ним в письмах и по телефону.
Имя Кессиди вошло в отечественную философию как прекрасное и радостное событие на фоне идеологически выдержанных и скучных формул и положений. Его книга "Философские и эстетические взгляды Гераклита Эфесского", вышедшая в Москве в 1963 г., сразу же обратила на себя внимание заинтересованностью, профессионализмом, любовью к мудрости, чем по определению и должна быть философия и чем она, увы, не так уж часто бывает. Уже в этой книге проявляется еще одна особенность творческого стиля Кессиди, которая в те годы резко бросалась в глаза: использование широкого круга мировой литературы, как минимум на трех иностранных языках — немецком, английском, французском. При этом он часто использовал работы греческих авторов, знакомил с ними русскоязычного читателя, и каждая его новая работа получала российское, греческое и мировое звучание. После этой книги для любого, как зрелого, так и начинающего философа, а к последним в тот период относился и я, любая статья, любая работа автора становились событием.
А статьи Кессиди с завидной регулярностью появлялись в интереснейшем журнале, который и сейчас остается таким же — "Вопросы философии". Остановлюсь только на некоторых давних впечатлениях, которые остались в памяти от тех времен: соотношение мифа, религии и философии, понимание диалектики и метафизики в античном мире и многое другое. Как не сохранить впечатление о мифе, как о подлинной действительности — действительности желания (по Кессиди), которая побеждает всякую серую прозу жизни, так называемую реальную действительность. Кессиди, глубоко
переживший весь трагизм сталинского мифа, по-настоящему понимал истоки, опасность и силу мифотворчества. Может поэтому он так бережно относился к рациональному наследию греческого гения. И здесь он не разрывал между собой рациональное и художественное, обращал внимание на образы и античную пластику и в особенности предостерегал от шаблонов типа: "материализм — идеализм", "диалектика — метафизика", предпочитая говорить о гилозоизме и пантеизме древних, их могучей стихийной диалектике.
Эта книга далеко не подводит итоги творческим размышлениям автора, она скорее говорит нам о том, с мыслителем какого уровня мы имеем дело. Книга Кессиди о Сократе, в своем расширенном, теперешнем виде еще не известная русскоязычному читателю, уже публиковалась во Франции (1982 г.), Греции (1984 г.), Чехии (1980 г.), Эстонии (1987 г.). Феохарий Харлампиевич
Кессиди, доктор философских наук, профессор, член-корреспондент Афинской академии (основанной Платоном), академик Академии гуманитарных исследований и Академии гуманитарных наук, член ряда научных советов, достойно представлял Академию наук СССР (тогда он работал старшим научным сотрудником в Институте философии АН СССР) на международных форумах, в частности, на международных конгрессах, посвященных Аристотелю и Демокриту (Греция, 1978 и 1983 гг.). Им опубликовано, написано гораздо больше, более двухсот работ по различным областям философского знания, преимущественно по проблемам древнегреческой философии. Труды автора вышли в свет на пятнадцати языках мира.
Но тут, чтобы не утратить лирико-эстетическую составляющую логоса о Феохарии (а как отмечал, например, Карл Йоль, лирика и философия в равной степени есть проявления субъективного чувства), обратимся к личным воспоминаниям. Это было более 20-ти лет тому назад. Получив согласие Ф. X. Кессиди выступить официальным оппонентом по моей кандидатской диссертации "Изменение представлений о космосе в связи с социальным развитием полиса", я с нетерпением ждал его прибытия в Ростов. Надо сказать, что Кессиди должен был прилететь из Тбилиси, однако среди прибывших его не оказалось. Когда я дозвонился в Москву, то его жена — Ольга Николаевна — объяснила мне, что Феохарии Харлампиевич приезжает в Тбилиси из Цалки, по горным дорогам, где могут быть снежные обвалы и в связи с этим возможно опоздание. К моей радости оказалось, что есть еще один рейс из Тбилиси в Ростов, который я и ожидал с величайшим нетерпением. Каково же было мое счастье, когда на сей раз в толпе прибывших оказался профессор Кессиди. Он и сам был удивлен, так как в связи с опозданием не ожидал, что его смогут встретить.
А затем была защита, которая прошла успешно, было выступление Кессиди, где перед членами диссертационного совета при Ростовском государственном университете уважаемый профессор разнес в пух и прах теорию рабовладельческого экономического базиса античной культуры. Впрочем, в РГУ всегда царила атмосфера творческого настроя и свободомыслия. С этого времени Кессиди стал настоящим другом ростовчан.
Вскоре последовал его очередной приезд в Ростов, когда он выступил с лекциями перед аспирантами и студентами РГУ. Было неформальное общение с академиком Ю. А. Ждановым, профессорами В. Е. Давидовичем, Е. Я. Режабеком, В. П. Яковлевым, которым он и до сих пор не забывает передать привет. Но постоянно рядом с маститым ученым находились молодые преподаватели Геннадий Драч и Александр Ерыгин. А среди слушателей были и те, которые в дальнейшем стали широко известны своими научными трудами, общественной и политической деятельностью — среди них Людмила Косарева (безвременно умершая), Эмилия Волкова, То-мара Матяш, Владимир Басин, Петр Мостовой.
Читайте также: