Кто такой суверен какие у него права и обязанности

Обновлено: 02.07.2024

…В противоположность Платону Гоббс считал, что разум не является врожденным, а развит трудолюбием.

Затем он переходит к рассмотрению страстей. „Усилие" может быть определено как малое начало движения, когда усилие направлено в сторону чего-нибудь — это желание, когда же оно идет в противоположную сторону от чего-нибудь — это отвращение. Любовь — то же самое, что и желание, а ненависть — то же, что и отвращение. Мы называем вещь „хорошей", когда она является объектом желания, и плохой, когда она является объектом отвращения. (Нужно заметить, что эти определения не дают объективных оснований „хорошему" и „плохому"; и когда желания людей расходятся, то не имеется теоретического метода, чтобы урегулировать их расхождения.) Определения различных страстей большей частью основаны на сталкивающихся концепциях жизни. Например, смех — это внезапный триумф. Страх перед невидимой силой, если он допущен публично, — это религия, если не допущен — суеверие. Таким образом, решение относительно того, что является религией и что суеверием, остается на усмотрение законодателя. Счастье включает в себя постоянный прогресс; оно состоит в преуспевании, а не в том, что успех уже достигнут; нет такой вещи, как постоянное счастье, за исключением, конечно, небесного блаженства, которое превосходит наше понимание.

Воля — это не что иное, как окончательное желание или отвращение, оставшееся в результате обдумывания. Иными словами, воля не есть нечто отличное от желания и отвращения, а просто сильнейшая сторона в случае противоречия между ними. Очевидно, что это связано с отрицанием свободы воли у Гоббса.

В отличие от большинства защитников деспотического правительства, Гоббс считает, что все люди равны от природы. Но в естественном состоянии, до того как появляется какая-либо власть, каждый человек хочет не только сохранить свою собственную свободу, но и приобрести господство над другими; оба этих желания диктуются инстинктом самосохранения. Из их противоречий возникает война всех против всех, что делает жизнь „беспросветной, звериной и короткой" в естественном состоянии нет собственности, нет справедливости или несправедливости, есть только война, а „сила и коварство являются на войне двумя кардинальными добродетелями".

Вторая часть книги рассказывает о том, как люди избегают этих бед объединившись в общины с подчинением каждой из них цент-ральной власти. Все это представлено как результат действия обще-ственного договора. Предполагается, что ряд людей собрались и сог-ласились выбрать правителя или верховный орган, который будет пользоваться правами власти над ними и положит конец всеобщей войне. Я не думаю, чтобы этот „завет" (как его обычно называет Гоббс) мыслился как определенное историческое событие; полагание такового вовсе не является существенным для аргумента. Это объяс-няющий миф, употребленный для объяснения того, почему человек подчиняется и должен подчиняться ограничениям личной свободы, пришедшим вслед за подчинением власти. Целью обуздания, которое люди возложили на себя, говорит Гоббс, является самосохранение от всеобщей войны, проистекающей из нашей любви к свободе для себя и к господству над другими.

Гоббс рассматривает также вопрос о том, почему невозможно сотрудничество, подобное тому, которое есть у муравьев и пчел. Пчелы, находясь в одном и том же улье, не конкурируют между собой, у них нет желания достичь почета, и они не используют разум для того, чтобы критиковать правительство. Их соглашение естест-венно, но завет людей может быть только искусственным. Договор должен даровать власть одному человеку или собранию лиц, так как иначе он не сможет принуждать к повиновению. „Завет без содействия меча суть лишь слова". (Президент Вильсон, к несчастью, это забыл.) Договор происходит не между гражданами и правящей властью, как впоследствии было у Локка и Руссо, — это договор, заключенный гражданами между собой, о том, чтобы повиноваться такой правящей власти, которую изберет большинство. Избранием этой власти их политические полномочия заканчиваются. Меньшинство связано так же крепко повиновением государству, как и большинство, так как договор обязывает повиноваться правительству, избранному большин-ством. Когда правительство избрано, граждане теряют все права, за исключением тех, которые сочтет целесообразным предоставить им правительство. Отрицается право восстания, потому что правитель не связан никаким договором, тогда как его подданные связаны.

Объединенное таким образом множество людей называется госу- ' дарством. Это — „Левиафан", смертное божество.

Гоббс предпочитает монархию другим формам правления, но все егo абстрактные доводы равно применимы и ко всем другим формам правления, в которых есть одна верховная власть, не ограниченная юридическими правами других органов власти. Он может примириться только с парламентом, но не с системой, в которой правительственная власть разделена между королем и парламентом. Это прямой антитезис взглядам Локка и Монтескье. Гоббс говорит, что английская граж-данская война произошла потому, что власть была разделена между

королем, палатой лордов и палатой общин.

Верховная власть, будь то человек или собрание лиц, называется сувереном. Власть суверена в системе Гоббса — неограниченна. Он имеет право цензуры над всяким выражением общественного мнения.

Полагают, что его главный интерес заключается в сохранении вну_т_ реннего мира, и что поэтому он не использует право цензуры, чтобы замалчивать правду, так как доктрина, противоречащая миру, _Не может быть истиной (безусловно прагматистсккий взгляд). Законы собственности должны быть полностью подчинены суверену, так как в естественном состоянии нет собственности, и поэтому собственность создана правительством, которое может контролировать свое творение как ему угодно.

Допускается, что суверен может быть деспотичным, но даже худший деспотизм лучше, чем анархия. Кроме того, интересы суверена во многих отношениях совпадают с интересами его подданных. Он богаче, если богаче они, он в большей безопасности, если они послушны законам, и т. д. Восстание неправильно и потому, что оно обычно неудачно, и потому, что, если оно удачно, оно дает плохой пример и учит восставать других. Аристотелевское различие между тиранией и монархией отвергается, „тирания", согласно Гоббсу, -- это просто монархия, которую употребляющий это слово не любит.

Далее даются различные обоснования того, что правительство монарха предпочтительнее правительства собрания. Допускается, что монарх будет обычно следовать своим личным интересам, когда они сталкиваются с интересами народа, то так же может действовать и собрание. Монарх может иметь фаворитов, но они могут быть и у каждого члена собрания; поэтому общее число фаворитов при монархии, вероятно, должно быть меньше. Монарх может слушать советы от кого-нибудь и секретно, а собрание может слушать только советы от своих собственных членов и публично. Случайное отсутствие некоторых членов в собрании может быть причиной того, что другая партия получит большинство и, таким образом, произведет изменение политики. Кроме того, если собрание разделится на враждебные партии, результатом может быть гражданская война. На основании всего этого Гоббс заключает, что монархия является наилучшей формой правления.

Во всем „Левиафане" Гоббс нигде не рассматривает возможность влияния периодических выборов для обузданий стремлений собрания пожертвовать общественными интересами ради личных интересов своих членов. По-видимому, он в действительности думает не о демократически избираемых парламентах, а об органах, подобных Большому совету в Венеции или палате лордов в Англии. Он представляет демократию наподобие античной, предполагающей непосредственное участие каждого гражданина в законодательной и исполнительной власти; по крайней мере таким был его взгляд.

Участие народа, согласно системе Гоббса, полностью исчерпывается первым избранием монарха. Престолонаследование должно определяться монархом, как это практиковалось в Римской империи, когда этому не мешали мятежи. Допускается, что монарх обычно изберет одного из своих детей или ближайшего родственника, если он не имеет детей, но считается, что не должно существовать таких законов, которые мешали бы ему сделать иной выбор.

Есть глава о свободе подданных, которая начинается исключительно точным определением: свобода — это отсутствие внешних препятствий _к движению. В этом смысле свобода совместна с необходимостью, например, вода необходимо течет вниз по холму, когда ее движению лет препятствий и когда поэтому, согласно определению, она свободна. Человек свободен делать то, что он хочет, но вынужден делать, что желает Бог. Все наши воления имеют причины и в этом смысле необходимы. Что касается свободы подданных, они свободны там, куда не распространяется действие законов; это не является ограничением верховной власти, так как действие законов могло бы быть распространено, если бы этого захотел суверен. Подданные не имеют прав в отношении монарха, за исключением тех, которые суверен уступит добровольно. Когда Давид присудил Урию к смерти, он не оскорбил его, так как Урия был его подданным, но он оскорбил Бога, потому что он был подданным Бога и не повиновался закону Бога.

Древние авторы своими похвалами свободе привели людей, согласно Гоббсу, к тому, чтобы они стали одобрять бунты и мятежи. Он утверждает, что если их правильно истолковать, то свобода, которую они хвалили, была свободой для суверенов, то есть свободой от иностранного господства. Внутреннее сопротивление правителям он осуждает даже тогда, когда оно, кажется, возможно наиболее оправданным. Например, он считает, что св. Амвросий не имел права отлучать от церкви императора Феодосия после резни в Фессалониках. И он яростно осуждает папу Захария за его помощь в низложении с престола последнего из Меровингов в пользу Пипина.

Он, однако, в одном отношении ограничивает обязанность подчиняться суверенам. Он рассматривает право самосохранения как абсолютное: подданные имеют право самозащиты даже против монархов. Это логично, так как самосохранение является у него лейтмотивом в учреждении правительства. На этой основе он считает (хотя и с оговорками), что человек имеет право отказаться сражаться, когда к этому призывает правительство. Это то право, которое ни одно современное правительство не признает. Лю0опытным результатом его эгоистической этики является утверждение, что сопротивление правительству оправдано только в случае самозащиты, сопротивление же с целью защиты другого всегда преступно. Есть еще другое совершенно логичное исключение: человек не имеет обязанностей перед правителем, у которого нет силы защитить его. Это оправдывало подчинение Гоббса Кромвелю в то время, когда Карл II находился в ссылке.

Конечно, таких органов, как политические партии, или того, что мы назвали бы сегодня тред-юнионами, быть не должно. Все учителя Должны быть исполнителями воли суверена и должны учить только тому, что считает полезным суверен. Права собственности имеют силу только в отношении других подданных, но не в отношении суверена. Суверен имеет право регулировать внешнюю торговлю. Он не подчиняется гражданскому праву. Его право наказывать исходит не из какой-либо концепции справедливости, но потому, что он сохранил свободу, которой все люди обладали в естественном состоянии, когда ни один человек не мог быть наказан за нанесение обид другим.

Интересен перечень причин (не считая иностранного завоевания), вызывающих распад государства. Это — предоставление суверену слишком малой власти; разрешение личных суждений подданным; теория о том, что все, что против совести, является грехом; вера во вдохновение; доктрина о том, что суверен должен подчиняться гражданским законам; признание абсолютного права частной собственности; разделение верховной власти; подражание грекам и римлянам; отделение светской власти от духовной; отказ суверену в праве на налогообложение; популярность могущественных подданных и свобода спора с сувереном. Всему этому было множество примеров в тогдашней истории Англии и Франции.

Гоббс считает, что не должно быть большой трудности в том, чтобы научить людей верить в права суверена, так как не были лг они обучены верить в христианство и даже в пресуществление, что является противоречащим разуму? Нужно выделить дни для изучения обязанностей подчинения. Обучение народа зависит от права обучения в университетах, за которыми поэтому должен быть тщательный надзор. Должно быть единообразие вероисповедания: религия устанавливается сувереном.

Вторая часть заканчивается надеждой, что какой-нибудь суверен прочтет книгу и сделает себя абсолютным монархом, — надежда менее химерическая, чем надежда Платона, что короли превратятся в фи- лософов. Монархов уверяют, что книга легко читается и очень инте- ресна.

Третья часть, „О христианском государстве", объясняет, что не существует никакой общей церкви, потому что церковь должна зави- сеть от гражданского правительства. В каждой стране король должен быть главой церкви. Господство и непогрешимость папы не могут быть допущены. Она, как можно было ожидать, допускает, что христианин, который является подданным нехристианского правителя, внешне должен подчиниться: разве не подчинялся Нееман, когда поклонялся капищу Риммона?

„Четвертая часть, „О царстве тьмы", связана главным образом с критикой римской церкви, которую Гоббс ненавидел потому, что она ставит духовную власть над светской. Остальная часть этого раздела представляет собой нападки на „пустую философию", под которой обычно подразумевается Аристотель.

Теперь попытаемся высказать свое мнение о „Левиафане". Вопрос нелегкий, потому что в книге хорошее и плохое неразрывно связаны между собой.

В политике имеется два различных вопроса: один — о лучшей форме государства, другой — о его власти. Лучшей формой государства, согласно Гоббсу, является монархия, но не это представляет важнейшую часть его доктрины. Важнейшая часть доктрины заключается в утверждении того, что власть государства должна быть абсолютной,; Эта доктрина или что-то похожее на нее возникла в Западной Европе в период Возрождения и Реформации…

Первый способ образования государства основывается на естественном могуществе и может быть назван естественным происхождением государства, второй же основывается на сознательном согласии и решении объединяющихся, и такое происхождение государства связано с установлением. Отсюда и два рода государств - естественные, например патриархальное и деспотическое, и установленные, которые могут быть названы также и политическими (гражданскими). В первом - властитель приобретает себе граждан по собственной воле, во втором -граждане своим собственным решением подчиняют себя господству одного человека или собрания людей, наделенных верховной властью. Такая власть может быть установлена лишь одним путем, а именно путем сосредоточения всей власти и силы в одном человеке или в собрании людей, которое большинством голосов могло бы свести все Воли граждан в единую волю. Без этого воли различных людей противоположны. Они не помогают, а мешают друг другу и сводят свои силы к нулю перед врагом, а без такого — ведут войну за свои частные интересы. Это явно не способствует сохранению жизни каждого отдельного человека.

Носитель этого лица — суверен — он обладает верховной властью. Остальные люди — это подданные суверена.

Права и обязанности суверена. Государство установлено, когда множество людей договаривается и заключает соглашение каждый с каждым о том, что в целях водворения мира среди них и защиты от других, каждый из них будет признавать как свои собственные действия и суждения того человека или собрания людей, которому большинство дает право представлять всех. Из этого вытекают все права и обязанности того или тех, на кого соглашением нарда перенесена верховная власть и подданных:

1. Подданные не могут изменять форму правления;

2. Верховная власть не может быть утеряна;

3. Никто не может, не нарушая справедливости, протестовать против

4. Подданные не могут осуждать действия суверена. Тот, кто уполномочен

другим, не может совершать неправомерного акта по отношению к тому, кем он

5. Любой суверен ненаказуем подданными. Каждый подданный ответственен за

действия своего суверена, следовательно, наказывая суверена, он наказывает

другого за действия, совершенные им самим;

6. Суверен судья в вопросах о том, что необходимо для мира и защиты своих

подданных. Право на цель дает право на средства для достижения поставленной

цели. Также он судья в отношении того, каким доктринам следует учить

7. Право предписывать подданным правила, с помощью которых каждый хорошо

знает, что именно является его собственностью, что уже никто другой не

может, не нарушив справедливости, отнять её у него. Эти правила о

собственности, о добре и зле, закономерном и незакономерном — есть

8. Суверену также принадлежит судебная власть и право решать споры. Без

этого законы — пустой звук;

9. Право объявлять войну и заключать мир;

10. Право выбора всех советников и министров, как гражданских, так и

военных. Цель оправдывает средства её достижения.

Эти права неделимы, так как царство, разделенное в самом себе, не может сохраниться. Не может быть никакого пожалования прав суверена без прямого отречения от верховной власти. Власть и честь подданных исчезают в присутствии верховной власти. Так как эта огромная сфера компетенции неделима и неотделима от верховной власти. Верховная власть не столь пагубна, как отсутствие её, и вред возникает тогда, когда большинство с трудом подчиняется меньшинству.

Обязанности суверена. Обеспечение блага народа — из этого вытекают все обязанности суверена: Посредствам просвещения и законов. Выполнение этой обязанности подразумевает не только заботы об отдельных индивидуумах, но и в издании и применении хороших законов; Отказ от какого-либо из его существенных прав противоречит долгу суверена. Так же, как и оставление народа в неведении об их основах. Так как упразднение существенных прав верховной власти повлекло бы за собой распад государства и возвращение каждого человека к состоянию и бедствиям войны всех против всех, то обязанность суверена — удержать за собой эти права в полном объеме; . Равномерное налогообложение. К равной справедливости относится такжеравномерное налогообложение, равенство которого зависит не от равенства богатства, а от равенства долга всякого человека государству за свою защиту; Государственная благотворительность. Если многие люди вследствие неотвратимых случайностей сделались неспособными поддерживать себя своим трудом, то они не должны быть предоставлены частной благотворительности, а самое необходимое для существования должно быть им обеспечено законами

государства; Хорошие законы, — то есть те, которые необходимы для блага народа и

Во всех политических делах власть представителей ограничена, причем границы

ей предписываются верховной властью.

Гоббс оставляет индивиду возможность воспротивиться воле суверена. Эта возможность - право на восстание. Она открывается лишь тогда, когда суверен, вопреки естественным законам, обязывает индивида убивать или калечить самого себя либо запрещает защищаться от нападения врагов. Защита своей собственной жизни опирается на высший закон всей природы - закон самосохранения. Закон этот не вправе преступать и суверен. Иначе он рискует потерять власть.

11.Томас Гоббс "О гражданине" . Классификация форм государства. Нелостатки, сопостовления

. Монарх может получить совет от кого угодно, когда угодно. Следовательно суверен может выслушать мнение людей, сведущих в вопросе независимо от их социального статуса и ранга. Верховное же собрание — только тех, кто имеет на это право с самого начала;

. Решения, принятые монархом, подвержены непостоянству лишь в той мере, в какой это присуще человеческой природе, решения же собрания могут подвергаться изменениям еще и благодаря многочисленности состава собрания. Ибо стоит немногим членам, считающим необходимым держаться раз принятого решения, не явиться в собрание (что может случиться в силу заботы о своей безопасности, вследствие нерадения или случайных препятствий) или вовремя явиться некоторым держащимся противоположного взгляда, и все, что было решено вчера, сегодня будет аннулировано;

. Монарх не может расходиться во мнениях с самим собой по мотивам зависти или корысти, а собрание может, причем очень резко, что ведет к гражданской войне;

. При монархии любой подданный может быть властью монарха лишен всего имущества в пользу фаворита или льстеца. Однако тоже может быть и с собранием, так как их власть одинакова, но у собрания фаворитов больше. Отсюда больший расход и не экономность ассамблеи;

. Кураторы или регенты при монархии. Однако сказать, что

предоставление верховной власти одному человеку или собранию людей — неудобство — значит сказать, что неудобство — всякое правительство, причем неудобство большее, чем гражданская война. Монарх должен наметить опекуна, следовательно, если возникает борьба, то это следствие честолюбия и несправедливости подданных недостаточности их просвещения об их обязанностях и правах верховной власти. Если нет опекуна, то действует естественный закон, по которому опекуном становится тот, кто наиболее заинтересован в сохранении власти несовершеннолетним, и оно не может извлечь выгод из ограничения власти суверена. С другой стороны, если власть у верховного собрания, то это государство в таком же состоянии, как и если бы власть была у малолетнего. Так же, как и малолетний не может отклонить совет, так же и собрание не может отклонить совет большинства, является он хорошим или плохим. И Верховное собрание в периоды смут нуждается в диктаторах.

Среди недостатков верховной власти следует указать то, что правитель помимо средств, необходимых на общественные расходы, то есть на содержание государственных чиновников, на постройку и поддержание укреплений, на ведение войны, на достойное содержание своего двора, может, если захочет, потребовать по своему произволу еще и другие, с помощью которых он мог бы увеличить богатства своих детей, родственников, фаворитов и даже просто льстецов. Нужно признать, что это действительно недостаток, но из числа тех, которые встречаются во всех видах государства, и в демократическом государстве он еще более несносен, чем в монархическом. Ведь если монарх и захочет обогатить всех этих людей, то их немного, потому что они имеют отношение лишь к одному человеку. А в демократическом государстве сколько демагогов, то есть ораторов, пользующихся влиянием у народа, а их и так-то много, и с каждым днем прибывают все новые, столько же тех, кто хочет обогатить своих деток, родственников, друзей и подхалимов. Ведь каждый из них стремится не только по возможности больше обогатить свои семейства, сделать их могущественнее и знаменитее, но и привлечь к себе своими благодеяниями других, чтобы укрепить собственное положение.

Другой недостаток, связанный с существованием верховной власти, это тот постоянный страх смерти, который неизбежно должен испытывать каждый подданный, понимая, что правитель может не только подвергнуть его любому наказанию за любое нарушение, но и в гневе по собственному произволу убить ни в чем не повинных граждан, ничем не нарушивших закон. И это поистине великое несчастье для любой формы государства, где оно происходит, а несчастьем это становится потому, что происходит, а не потому, что может произойти, но это уже вина правящего, а не самого правления. Есть и такие, кто считает монархию худшим государственным строем, чем демократия, потому, что в первой меньше свободы, чем во второй. Если под свободой понимают отказ от подчинения законам, то есть повелениям народа, то в этом случае ни в демократии, ни в какой-либо другой государственной форме вообще нет никакой свободы. Если же под свободой понимается немногочисленность законов и запретов, и при этом распространяющихся только на то, без запрещения чего мир невозможен, тогда я утверждаю, что в монархии не меньше свободы, чем в демократии. Ибо монархия не меньше, чем демократия, может прекрасно уживаться с такой свободой.

Очевиднейшим признаком того, что самая абсолютная монархия есть наилучшая из всех государственных форм, является то, что не только цари, но и государства, управляемые народом или оптиматами, всю власть во время войны передают только одному человеку, притом настолько абсолютную, что большей и не может быть. Наконец, поскольку для нашего самосохранения необходимо нам быть подданными какого-нибудь человека или собрания, то лучше всего быть подданным того, кому важно, чтобы мы были целы и невредимы. А это случается тогда, когда мы являемся наследством правителя: ведь каждый по собственной воле стремится

сохранить свое наследство. А богатства государей составляют не имения и деньги граждан, а их крепкие тела и бодрый дух, с чем легко согласятся те, кто знают, каких огромных денег стоит господство даже над малыми государствами и насколько легче людям добыть деньги, чем деньгами -людей. Да и нелегко привести в пример какого-нибудь подданного, лишенного своим государством жизни или имущества без всякой вины с его стороны, а только по одному произволу властителя.

Мы говорим, что государство установлено, когда множество людей договаривается и заключает соглашение каждый с каждым о том, что в целях водворения мира среди них и защиты от других каждый из них будет признавать как свои собственные все действия и суждения того человека или собрания людей, которому большинство дает право представлять лицо всех (т. е. быть их представителем) независимо от того, голосовал ли он за или против них. А Гоббс считал, что так как народ заключает соглашение, то следует разуметь, что он не обязался каким-либо предыдущим соглашением к чему- нибудь противоречащему данному соглашению. Следовательно, те, кто уже установил государство и таким образом обязался соглашением признавать как свои действия и суждения одного, неправомерны без его разрешения заключать между собой новое соглашение, в силу которого они были бы обязаны подчиняться в чем-либо другому человеку. Поэтому подданные монарха не могут без его разрешения свергнуть монархию и вернуться к хаосу разобщенной толпы или перевести свои полномочия с того, кто является их представителем, на другого человека или другое собрание людей, ибо они обязались каждый перед каждым признавать именно его действия своими и считать себя ответственными за все, что их суверен будет или сочтет уместным делать, и, таким образом, если бы хоть один человек не дал своего согласия, все остальные нарушили бы свои обязательства по отношению к нему, что несправедливо, а так как, кроме того, каждый из них отдал верховную власть носителю их лица, то, свергая его, они отнимают у него то, что ему принадлежит по праву, что опять-таки является несправедливостью. Кроме того, если тот, кто покушается на властьсвоего суверена, был бы им убит или наказан за эту попытку, то наказуемый был бы сам виновником своего наказания согласно обязательству, взятому на себя при установлении государства: признавать как исходящее от него самого все то, что его суверен будет делать. А так как для всякого человека является несправедливостью делать что-нибудь, за что он, по собственному признанию, заслуживает наказания, то покушение на права суверена уже и на этом основании является несправедливостью. А если некоторые люди ссылались в оправдание неповиновения своим суверенам на новое соглашение, заключенное не с людьми, а с Богом, то и это неправильно, ибо соглашение с Богом может быть заключено лишь при посредстве лица, представляющего личность Бога, каковым может быть лишь наместник Бога, обладающий верховной властью под владычеством Бога. Однако эта претензия на соглашение с Богом - столь очевидная ложь даже перед собственной совестью этих людей, что она не только является низким и несправедливым поступком, но и свидетельствует о немужественном характере. так как право представлять всех участвовавших в соглашении дано тому, кого делают сувереном путем соглашения, заключенного лишь друг с другом, а не сувереном с кем-нибудь из участников, то не может иметь место нарушение соглашения со стороны суверена, и, следовательно, никто из его подданных не может быть освобожден от подданства под предлогом того, что суверен нарушил какие-либо обязательства. Что тот, кто стал сувереном, не заключает предварительного соглашения со своими подданными - очевидно, ибо он должен был бы заключить соглашение или со всеми как одной стороной соглашения или же несколько соглашений с каждым человеком в отдельности. Однако заключить соглашение со всеми людьми как единым целым невозможно, так как до установления государства они не являются единым лицом, а если он заключил много отдельных соглашений соответственно числу людей, то эти соглашения по приобретении им верховной власти становятся недействительными, ибо любое действие, на которое какой-нибудь представитель этой толпы может указать как на нарушение договора, является действием суверена и всех остальных, так как оно совершено от лица и по праву каждого из них в отдельности. Кроме того, если кто-либо один или несколько человек утверждают, что суверен нарушил договор, заключенный им при установлении государства, а другие - или кто-либо другой из его подданных, или суверен сам - утверждают, что никакого нарушения не было, то в этом случае не имеется судьи для решения этого спора, и мы снова, таким образом, отброшены назад к праву меча, и каждый человек снова получает право защищать себя собственной физической силой, что противоречит цели, поставленной людьми при установлении государства. Тщетна поэтому попытка предоставить кому-либо верховную власть на основе предварительного соглашения. Мнение, будто какой-либо монарх получает свою власть на основе соглашения, т. е. на известных условиях, вытекает из непонимания той простой истины, что соглашения являются лишь словами и сотрясением воздуха и обладают силой обязать, сдерживать, ограничить и защитить человека лишь постольку, поскольку им приходит на помощь меч государства, т. е. несвязанные руки того человека или собрания людей, которые обладают верховной властью и действия которых санкционированы всеми подданными и исполнены силой всех подданных, объединенных в лице суверена. Однако, когда собрание людей стало сувереном, тогда ведь никто не воображает, что такого рода соглашение могло иметь место при этом установлении, ибо кто же будет так глуп, чтобы сказать, что, например, народ Рима заключил соглашение с римскими подданными о том, что он будет держать верховную власть на каких- то условиях, при нарушении которых римские подданные имеют право свергнуть власть римского народа. Но люди не замечают, что то, что верно в отношении народного правления, верно также в отношении монархии. Это проистекает из честолюбия некоторых, расположенных больше к правлению собрания, участвовать в котором они могут питать надежду, чем к монархии, при которой у них нет никакой надежды участвовать в правлении. Если большинство согласным голосованием объявило кого-нибудь сувереном, то несогласный с этим постановлением должен по выяснении указанного результата или согласиться с остальными, т. е. признавать все действия, которые будут совершены сувереном, или он по праву может быть истреблен остальными. Если он отказывается подчиниться или протестует против какого-нибудь постановления большинства, он нарушает свой договор и поступает несправедливо. Да и независимо от того, вступил ли он в соглашение со всеми или нет, был он спрошен о своем согласии или нет, он должен или подчиниться их постановлениям, или быть остановлен в прежнем состоянии войны, при котором любой человек, не нарушая справедливости, может убить его. Ни один человек, облеченный верховной властью, не может быть по праву казнен или как-нибудь иначе наказан кем-либо из своих подданных. Ибо каждый подданный, как мы видели, является ответственным за действия своего суверена. Следовательно, наказывая суверена, подданный наказывает другого за действия, совершенные им самим. Составной частью верховной власти является право юрисдикции, т. е. право рассмотрения и решения всех споров, могущих возникнуть относительно закона, как гражданского, так и естественного, или относительно того или иного факта. Ибо без решения споров не может быть защиты подданного от обид со стороны другого. Без такого решения споров остаются пустыми звуками законы о моем и твоем, и за всяким человеком в силу его естественного и необходимого стремления к самосохранению остается право защищаться собственной физической силой, т. е. остается состояние войны, противоречащее той цели, ради которой установлено каждое государство. Принимая во внимание, какую цену люди от природы склонны придавать самим себе, какого уважения они требуют от других и как мало они ценят остальных людей и что из всего этого непрерывно проистекают среди них соперничество, раздоры, заговоры и, наконец, война, ведущая к их взаимному истреблению и к ослаблению их сопротивления общему врагу, необходимо, чтобы существовали законы о почестях и установленная государством градация ценности людей, оказавших или способных оказать услугу государству, и чтобы тот или другой человек был облечен властью претворить эти законы в жизнь. Но мы уже показали, что верховная власть имеет не только право распоряжения войсками государства, но также и право суда во всех спорах. Поэтому суверену принадлежит также право раздавать почетные титулы и определять то положение в обществе, которое каждый человек должен занимать, и те знаки уважения, которые подданные должны оказывать друг другу при публичных и частных встречах. Таковы права, образующие сущность верховной власти и являющиеся признаками, по которым человек может определить того человека или то собрание людей, которые облечены верховной властью. Таким образом, какое бы из указанных прав ни рассматривать, мы увидим, что при отпадении одного удержание всех остальных прав не может произвести никакого эффекта в сохранении мира и справедливости, являющихся целью установления всех государств. Именно это разделение имеется в виду, когда говорится, что царство, разделенное в самом себе, не может сохраниться. Могут, однако, возразить здесь, что состояние подданных, вынужденных безропотно подчиняться прихотям и порочным страстям того или тех, кто имеет в своих руках такую неограниченную власть, является чрезвычайно жалким. И обыкновенно бывает так, что те, кто живет под властью монарха, считают свое жалкое положение результатом монархии, а те, кто живет под властью демократии или другого верховного собрания, приписывают все неудобства этой форме государства, между тем как власть, если только она достаточно совершенна, чтобы быть в состоянии оказывать защиту подданным, одинакова во всех ее формах. Те, кто жалуется на указанные стеснения, не принимают во внимание, что положение человека всегда связано с тем или иным неудобством и что величайшие стеснения, которые может иногда испытывать народ при той или иной форме правления, едва чувствительны по сравнению с теми бедствиями и ужасающими несчастьями, которые являются спутниками гражданской войны, или с тем разнузданным состоянием безвластия, когда люди не подчиняются законам и не признают над собой никакой принудительной власти, удерживающей их от грабежа и мести. Эти люди не принимают также во внимание, что величайшие притеснения, испытываемые подданными со стороны верховных правителей, проистекают не из того, что они, правители, ожидают для себя удовольствия или выгоды от разорения или ослабления своих подданных, чья сила составляет их собственную силу и славу, а обусловлены тем, что упорная скаредность самих подданных, неохотно идущих на материальные жертвы для своей собственной защиты, ставит их правителей перед необходимостью извлечь из них все, что можно, в мирное время, с тем чтобы иметь средства в случае крайней или внезапной необходимости для организации сопротивления или победы над своими врагами. Ибо все люди от природы снабжены теми замечательными увеличительными стеклами (каковыми являются их страсти и себялюбие), сквозь которые каждый маленький платеж представляется им великой обидой, и лишены тех подзорных труб (именно морали и гражданской науки), чтобы видеть издали те бедствия, которые грозят им и которых нельзя избежать без таких платежей.

Быть довольным в жизни - это приобретение большее, чем BugattiVeyron. Потому что, кто приобрел BugattiVeyron, все равно остался недоволен. © Александр Дьяков ==> читать все изречения.

Политика 31.05.2012 // 10 323

Возможно, что Новое время еще далеко не завершено, что еще не все сказано и не все из сказанного понято. Благодаря усилиям исследователей у нас появляется другая философия Нового времени. Находим ли мы незнакомое в знакомых текстах благодаря тому, что само наше время переменилось и мы стали задавать другие вопросы и получать другие ответы? Или просто пришел срок, и мы доросли, точнее, дорастаем до понимания авторов, никогда не считавшихся чрезмерно сложными, авторов, по поводу которых могли быть разногласия в оценках, но консенсус в отношении самого содержания их текстов? Так ли это важно, если в текущие дискуссии, современные размышления их труды бывают включены органично и без видимого насилия над первоисточниками?

Итак, считалось, будто Гоббс придумал следующее. Человек имеет некую природу, и природа человека не такова, какой она считалась раньше, многие века. Он вовсе не общественное животное и естественным образом в обществе не живет. Естественное состояние человека — не просто не общественное, то есть не просто изолированность друг от друга в противоположность связанности. Нет, естественным образом он находится в состоянии войны всех против всех, он желает удовлетворять свои желания, до желаний других и даже их жизней ему нет дела, он дорожит лишь своей собственной жизнью, и ничего нет страшнее для него, чем физическая смерть. А поскольку люди по природе не только враги, но еще и примерно одинаковы по своим способностям, никто не может никого победить в этой войне, и потом они воюют без надежды на установление мира. И вот, неким чудесным образом, убедившись, что победы не будет, а нажитое, да и самая жизнь постоянно под угрозой, они передают самое главное право — а в естественном состоянии каждый имеет право на все — своему общему репрезентанту, суверену, которым может быть даже и собрание лиц, но лучше все-таки одно лицо. И теперь только суверен обладает этим главным правом: карать смертью за нарушения. Эта передача своего главного права суверену называется общественным договором: люди договариваются, что больше не будут воевать, а гарантом делается суверен, причем гарантом не только полноправным, но и самым сильным. Он соединяет в себе право силы и силу права. Он сохраняет мир и обеспечивает действие всех договоров, и уже теперь, под его властью, корыстолюбивые индивиды могут удовлетворять свою страсть к наживе. Их вражда между собой не исчезает, но она принимает более умеренные формы, они уже не воюют, а наслаждаются миром. Суверен, в свою очередь, не хочет от них слишком многого. Он не хочет ни любви, ни самоотверженной преданности. Ему довольно лояльности, внешнего соблюдения правил, внешнего исповедания навязанной им веры и т.п. Все это кажется ужасным цинизмом, с какой стороны ни посмотреть. Ни в королях, ни в народах Гоббс не видит, так сказать, ничего хорошего. Существование первых оправдано тем, что они защищают тех, от кого требуют повиновения, но при том не имеют никаких иных, наследственных, сакральных качеств. Вторые же кажутся не более чем сборищами корыстолюбцев, ни во что не верящих, эгоистичных и злобных, трусливых и лживых.

Давайте-ка остановимся на этом поподробнее. Раб, говорит Гоббс, находится по отношению к господину в состоянии войны. Он бесправен — это значит, что его могут убить в любой момент, он жив сейчас, но это ничего не значит. Только то имеет значение, что не исчерпывается голой фактичностью. Ну, что такое сам по себе факт жизни? Сегодня он, раб, жив, а завтра мертв по воле господина, потому что никаких гарантий жизни невозможно дать тому, кто просто подчинен силе. Вот и выходит, что жизнь у него вроде бы есть, но эта жизнь — под угрозой. Да ведь и война, говорит Гоббс, — это не просто акт битвы, а все то время, что сказывается воля к борьбе путем сражения. А это значит, что мир — не отсутствие битвы, не временное ее прекращение, а нечто гарантированно прочное. Это относится и к гражданскому миру, точнее, только к нему и относится, потому что международного права Гоббс не признавал и отношения между государствами считал естественными, то есть состоянием войны.

Это значит, между прочим, что соблюдение законов и покорность суверену основаны у них не на одном лишь страхе. Понимание законности законов, правомерности приказов должно забраться у граждан куда-то поглубже, чем на уровень простого расчета: если я ничего не нарушу, то буду жить, а если нарушу, то непременно накажут или даже убьют. Гражданин, напомним, не раб, потому что раб скрыто воюет, а гражданин не воюет ни открыто, ни скрыто.

Еще раз. Стать гражданином (быть гражданином и стать им — одно и то же, здесь все — динамика, все — жизнь, ничего застывшего) можно лишь так: соединяясь, соглашаясь с другими, восставить над собой нечто большее, чем каждый по отдельности и чем вся совокупность людей вместе, поставить над собой репрезентанта, то есть того, кто авторизован говорить и действовать от имени всего народа, только потому и ставшего народом, что множество разрозненных индивидов опознает себя как единство лишь через единство суверена, а его волю — как результат своего воления. Гоббс придумывает сложнейшую объяснительную схему, чтобы показать: отношения народа и суверена подобны отношениям поручителя и доверенного лица — без поручения от первого второй не действует, но, получив доверенность, может называть все свои действия действиями доверителя, и последний не может с этим не согласиться: он дал поручение и полномочия и теперь несет ответственность за это. Не лишено иронии и вместе с тем глубокого смысла, что доверителя Гоббс называет автором, а доверенное лицо актером, но главное здесь другое: вновь и вновь мы обнаруживаем, что опознание своего в чужих действиях, подчинение чужой воле как своей, не тобой изданному закону и толкованию важных истин, есть непременное условие и в то же время следствие простой лояльности, сопряженное с пониманием неизбежности войны всех против всех, если что-то здесь будет нарушено.

Можно ли выйти из этого порочного круга? А что круг порочен, кажется нам очевидным: фактически существующая власть опознается как нечто такое, значимость чего трансфактична, как трансфактично право по отношению к силовому улаживанию спора. Эта трансфактичность опознается, далее, как результат совместного решения, но единственный признак фактического существования этого решения — то самое лояльное поведение, к которому гражданин все-таки принужден, ибо если кто и может — вдруг — тягаться силой с сувереном, никогда не будет иметь на это права. Итак, с одной стороны, гражданина подпирает всеобщая враждебность, грозящая при распаде социальной жизни обернуться войной всех против всех, с другой же стороны, в расчетливой лояльности обнаруживается нечто иное и большее, чем простая калькуляция выгод и подчинение праву силы. Возможно, гражданин решит размышлять? Уж право мыслить, а хотя бы даже и читать вредные возмутительные книги, а хотя бы даже и обсуждать эти книги и эти мысли с другими людьми, Гоббс не отнимает — он только требует, чтобы все это не было публичным, чтобы не угрожало миру и порядку. Казалось бы, отчего нет? Отчего не быть и такой жизни в мирных полицейских, как говорили во времена Гоббса (хотя и не он сам) условиях? Но беда в том, что до истоков войны мы так еще и не добрались!

Интерпретаторы Гоббса не так уж редко скатывались к такому пониманию: жизнь важнее всего, а поскольку с желанием жизни сопряжено желание власти, позволяющее эту жизнь сохранить, то и власти нужно каждому как можно больше, и безграничное желание власти наталкивается у каждого индивида на другое такое же у других людей. Так оно и есть, только здесь еще следует добавить, что ни жизнь, ни власть Гоббс не рассматривал слишком уж просто. Жизнь у него — это не голое продолжение физического существования. Это именно что достойная жизнь, в которой достаточно и воздуха, и свободы для самореализации. Власть, о которой он говорит, — это не только власть ради чего-то, будь то деньги, почести или сама жизнь в простом смысле слова. Власть — это развертывание потенции, это подтверждение возможной мощи (потенции) через деятельность. Это власть ради власти, и даже смерть может быть не страшна гоббсовскому индивиду, если он решит, что честь дороже.

Но когда еще не страшна смерть? Когда жизнь здешняя отступает на задний план по сравнению с жизнью вечной. И это значит, что тот, кто знает тайну вечной жизни, кто интерпретирует откровение и спасение, кто решает, можно ли кого считать пророком, а невиданные события — чудом (и что сии чудеса значат!), — только тот и является подлинным сувереном. Но тут же мы, кажется, готовы запутаться окончательно. Ведь исследование последних истин может привести гражданина к выводам, опасным и вредным для государства: он сам для себя решит, что полезно и что вредно ему для спасения. Сможет ли запугать его суверен посюсторонними карами? Но если суверен берет на себя роль высшего толкователя, то станет ли он допускать свободное исследование истин и чтение, пусть приватное, вредных книг? Но не признает ли он тогда самоё Библию вредной книгой, разве что навяжет ее толкование, безопасное и безвредное для государства? Это вполне возможно, если провести полную реформу образования, огородиться от внешнего мира, закрыть университеты, изгнать католиков (подчиняющихся иному духовному авторитету) и т.п. Но много ли тогда останется от свободного признания и опознания суверенной власти как своей собственной воли? Не окажется ли в конце концов весь проект перекошен в сторону властных полномочий, навязанной системы воззрений, контролируемого образования и соединения власти светской и религиозной в одном лице, одной инстанции? Возможно и это, но только не с гоббсовским индивидом с его бесконечной жаждой власти, славы, могущества, с его готовностью уступить суверену лишь самую малость — право судить и убивать за проступки.

Гоббс не ответил на эти вопросы. Он был одним из первых, кто задал их в адекватной форме. А вот что там происходило еще, кто и как отнесся к тем вопросам, которые впервые поставил именно он, — об этом можно будет поговорить отдельно.

Читайте также: