Какое изменение в отношениях собственности отмечено авторами
Обновлено: 05.05.2024
По окончании гражданской войны и под давлением крестьянских восстаний военный коммунизм утратил основу своего существования. Во имя сохранения советской власти весной 1921 г. Х съезд партии восстановил многие элементы капиталистической экономики в рамках новой экономической политики (НЭП). Частная торговля, рынок и денежная экономика были воскрешены, и даже зашла речь о приватизации некоторого госимущества. Вновь возник не только частный капитал, но и некоторые формы распоряжения государственной собственностью (арендные соглашения, концессии, торговля государственных предприятий, децентрализация управления). Другое дело, что по политическим мотивам концессионная политика Ленина не была благосклонно принята на международной арене, а с ослаблением европейских революционных движений внешнеполитическая изоляция Советского Союза стала совершенно определенной.
Расширение гонки вооружений до масштабов космоса явилось логическим следствием биполярного мирового порядка и привело к провалу попыток внутренних реформ в условиях холодной войны, усугубленному поднимающейся оппозицией, как бюрократии, так и рабочих, социализированных по большей части при сталинском режиме. Да и хрущёвский прагматичный политический стиль означал, что очень немногое может быть достигнуто в области создания добровольных производственных предприятий, рабочего контроля на заводах, обобществления государственной собственности. Командная экономическая система оставалась невредимой, если не считать легких кивков в сторону незначительных рыночных элементов, некоторой бюрократической реорганизации и попыток децентрализации по случаю. Кубинский кризис и советско-китайский конфликт обнаружили, что стабильность не может далее строиться в расчете на сглаживание международных противоречий. Другими словами, внутренние и внешние политические трудности оказались весомее любых устремлений, направленных на обобществление государственной собственности.
В мае 1988 г. Верховный Совет принял закон о кооперативах, давший последним права, равные с правами государственных предприятий. Появилась также официально продвигаемая теория производственного самоуправления, допускавшая только рыночную экономику, держащуюся на прибыли с личного труда. В смысле отношений собственности идея была такова: наделить властью органы коллективов рабочих и противопоставить их бюрократии и технократии. На самом же деле частный капитал потихоньку пускал корни на почве теневой экономики.
В 1988 г. ещё было неясно, примут ли местные и центральные элиты и управленческая бюрократия политику интеграции в мировую экономическую систему и тотальной реставрации рыночной экономики в качестве выхода из кризиса, если это будет стоить статуса сверхдержавы и подчинит страну Западу. Так собственность и стала ключевой проблемой, хоть не было ещё ни одного официального документа о приватизации. Наоборот, пока превалировала тенденция преобразования государственной собственности в общественную. Для полного понимания переходных процессов и внутренних катаклизмов в Советском Союзе далее следует обратиться к существенным политическим и идеологическим отличиям двух наиболее влиятельных протагонистов этого периода.
Серьезные трения между ними стали объектом национального и международного внимания после письма Ельцина к Горбачеву от 12 сентября 1987 г., где он сообщал об отставке с поста секретаря московского горкома. Было очевидно, что имеются значительные разногласия, хотя даже сами действующие лица едва ли осознавали их истинные причины. С целью ускорить перестройку Ельцин бросил перчатку, требуя практической и идеологической борьбы против бюрократии, в том числе за счёт смены кадрового состава Политбюро, а особенно отстранения Егора Лигачёва.
В конце концов, несмотря на формальную победу Горбачёва на референдуме 17 марта 1991 г. о сохранении Советского Союза, распад государства лишь ускорился: местные элиты боролись за существование, и напряжённость между центром и регионами возросла. Государственное разложение было катализировано горбачёвской потребностью в союзниках на всесоюзном и местном уровнях — они вовлекли его в нужные только им политические маневры. Федеральная власть стала просто разменной монетой; генсек, он же президент, не имел поддержки ни центральной элиты, ни региональной, а потому и недовольство им росло на обоих уровнях.
Даже когда стало очевидно, что государственная и партийная собственность переходят в руки кругов, контролировать которые невозможно[45], теоретические дебаты о собственности не сошли на нет. Напротив, благодаря гласности сложилась атмосфера интеллектуального поиска, и многие думали, что в итоге будет выработана действительно научная программа. Однако даже самые глубокомысленные предложения не выходили за рамки признания фундаментального противоречия между рынком и социалистической экономикой. Поистине, это противоречие в конечном счете превратило перестройку в смену режима, как мы покажем ниже.
Бюрократия за десятилетия своего существования воздвигла монументальную систему институтов. В 1987 г. советская экономика кормила 38 государственных комитетов, 33 всесоюзных министерства и более 300 региональных министерств и ведомств[51]. В соответствующей литературе со ссылкой на Аганбегяна подчёркивается, что названные почти 400 органов обладали собственной бюрократией: отделами, директоратами, управлениями и другими подразделениями. Миллионы служащих работали примерно на 1,3 млн. производственных подразделений (43 000 государственных предприятий, 26 000 строительных организаций, 47 000 сельскохозяйственных организаций, 260 000 обслуживающих учреждений и более миллиона магазинов). Всего 17 млн., 15% трудоспособного населения. Один только высший уровень управления насчитывал почти 3 миллиона человек.
Инициаторы перестройки надеялись осадить этот бюрократический бункер с помощью рабочего самоуправления и гласности. Аганбегян говорил о той или иной степени успешности выборов директоров заводов самими рабочими (в соответствии с предложенными программами управления и видением экономического развития). В результате не рабочие коллективы были подчинёнными директора, а наоборот — по крайней мере, налаживалось плодотворное сотрудничество. Казалось, эти успехи обеспечат социалистическую направленность экономической реформы, поскольку управленцы не могут встать в оппозицию рабочим как независимая сила, а на произвольное и чрезмерное вмешательство в экономику наложены ограничения.
Летом 1990 г. авторитетные американские политики и бизнесмены уже открыто говорили, что Советский Союз не может больше сам вызволять себя из неприятностей, что требуется прямое международное вмешательство. Переписка того времени Джорджа Сороса с Борисом Ельциным особенно познавательна. В коротком письме накануне встречи Большой Семёрки Сорос сделал два важных замечания.
Программа МВФ возражала против и решительно отвергала лишь одну вещь в связи с перераспределением собственности: собственность трудящихся и коллективную собственность как таковую. Значительный объём текста был посвящён критике разрешения работникам владеть собственностью (разрешения любых форм коллективной собственности), испробованного в Советском Союзе (и в других восточно-европейских странах). Как будто бы без малейшего напора сделано замечание о неутешительном опыте других стран, хотя в это время им должно было быть известно, что венгерское правительство и политические партии использовали всю свою власть, чтобы удержать и парализовать коллективное присвоение собственности трудящимися, и неутешительный опыт могли иметь разве что последние. Главные составляющие концепции МВФ в бывшем Советском Союзе были реализованы в той степени, в какой новая власть укоренилась в оппозиции рабочим и всем трудящимся, пытающимся стать коллективными собственниками, за чей счёт богатели управленцы, директора и номенклатурщики, те, кто пользовал государственные мероприятия и в советские времена.
Перевод с английского Дмитрия Субботина по изданию: Contemporary Politics, V. 13, № 1 (March 2007), pp. 3—36 (с небольшими сокращениями).
Читайте также: