Как приказ повлиял на дальнейшее развитие событий

Обновлено: 20.05.2024

Когда закончилась Французская революция?

Вопрос может показаться странным. Большинство историков Французской революции, включая авторов этих строк, датируют ее завершение 1799 годом — временем прихода к власти Наполеона Бонапарта. Однако необходимо принимать во внимание, что дата эта весьма условна.

Едва ли в 1799 году. Хотя одни законы, принятые при Консульстве и Империи действительно подводили итог революционным преобразованиям, другие, напротив, видоизменяли, и порой весьма существенно, созданное в годы Революции. Нация оставалась расколотой, политический режим — нестабильным, страна по-прежнему вела войны с половиной Европы, до обретения долгожданных мира и покоя было еще очень далеко. Да и решались в наполеоновскую эпоху все те же вопросы: как должен осуществляться народный суверенитет, какой компромисс может заставить французов прекратить гражданскую войну, как примирить старые и новые элиты, как выстроить отношения между вышедшей из Революции Францией и монархической Европой.

Еще более спорной датой завершения Революции выглядит 1794 год, хотя на протяжении десятилетий многие российские и почти все советские историки связывали окончание Революции с казнью Робеспьера и его соратников. Однако, как мы видели, и после термидорианского переворота продолжал действовать революционный порядок управления, во главе страны по-прежнему стоял Конвент, объединявший в своих руках исполнительную и законодательную власть, а Французская республика продолжала воевать с соседями.

Важным рубежом в истории Франции стал 1804 год — год установления империи и принятия Гражданского кодекса. Однако и тогда Наполеоновские войны были в самом разгаре, а империя рухнула спустя всего десяток лет.

Казалось бы, в 1814–1815 годах революционные бури окончательно улеглись: Наполеон отрекся от престола и во Францию вернулись Бурбоны. Однако не показала ли Июльская революция, что прочного компромисса так и не удалось достигнуть? Тогда, может быть, 1830-й? Но склонный к парадоксам французский историк Франсуа Фюре давно уже подметил: ничто так не напоминает французское общество времен Людовика XVI, как французское общество в царствование Луи-Филиппа. Сам же Фюре датировал окончание Революции… 1880 годом! И в этом тоже есть своя логика: именно тогда, наконец, утвердился единственный прочный режим со времен начала Революции — Третья республика. Получается, что Французская революция закончилась только в конце XIX века? Что ж, есть французские историки, которые полагают, что она не завершилась до сих пор.

Почему же тогда мы выбрали 1799 год? Не только потому, что так делает большинство наших коллег, но и потому, что с этой даты начинается совсем другая история, хотя и самым тесным образом с Революцией связанная.

Наследие какой революции?

Противоположную позицию занимали историки-социалисты, и в частности марксисты. Уже в труде Луи Блана, написанном в середине XIX века, можно встретить мысль о том, что Французская революция распадается на две: совершенную в 1789 году во имя индивидуализма и в 1793 году — во имя братства, плодотворную и неизбежную, хотя и оборвавшуюся 9 термидора (после чего наступила контрреволюция). Со временем под пером исследователей Революция приобретает четко видимый вектор развития, а различные ее этапы превращаются в стадии, которые, сменяя друг друга, как будто бы ведут к некой предначертанной цели.

За господством конституционалистов следует господство жирондистов, за господством жирондистов следует господство якобинцев. Каждая из этих партий опирается на более передовую. Как только данная партия продвинула революцию настолько, что уже не в состоянии ни следовать за ней, ни тем более возглавлять ее, — эту партию отстраняет и отправляет на гильотину стоящий за ней более смелый союзник. Революция движется, таким образом, по восходящей линии.

Это двойственное восприятие Революции чрезвычайно важно для понимания ее наследия. В XIX веке левые партии и движения постоянно искали и находили своих предшественников в рядах революционеров, набирало силу республиканское движение. Но одновременно закреплялся и раскол французского общества, в том числе и в символическом плане. Даже в условиях сменявших друг друга на протяжении всего столетия монархических режимов республиканцы не находили в себе сил объединиться, оставаясь разделенными на наследников якобинцев и либералов.

И подчеркивалось это отнюдь не случайно, поскольку третья ипостась Революции, которую мог бы символизировать Дантон, — это народная стихия, выплеснувшаяся в сентябрьские убийства. Однако Террор и в принципе насилие — та составляющая Революции, о которой Французская республика предпочла бы забыть. В Париже есть улицы Мирабо, Лафайета, Дантона, Карно и даже Камила Демулена, но нет ни улицы Робеспьера, ни памятника ему. После войны, правда, левый муниципалитет переименовал в честь Робеспьера одну из площадей, но четыре года спустя это решение было отменено.

Во многом этот идейный водораздел сохраняется и сегодня. Когда 14 июля 1989 года президента Франции Франсуа Миттерана спросили, достигнут ли наконец консенсус по поводу Революции, он ответил:

Очевидно, что нет. В истории народа два века — короткий срок. И французы сохраняют воспоминания об их былом противостоянии. То, что Вандея, которая немало претерпела (даже если и она причинила немало страданий другим), ощущает себя в стороне от празднования Двухсотлетия, это неудивительно. По-прежнему сохраняются разные оценки [этого события]. Однако подавляющее большинство французов узнают в Революции себя, поскольку они узнают себя в Республике, и поскольку Республика — дитя Революции и тех принципов, которые она породила: свободы, равенства, братства, суверенитета народа.

Развитие науки

Развитие культуры в этот период тесно связано с теми процессами, которые происходили в интеллектуальной жизни Франции на протяжении всего XVIII века. Расцвет философии, истории, литературы, политической экономии в век Просвещения, многочисленные труды французских математиков, физиков, химиков, астрономов привели к тому, что имена ученых и философов, активно работавших в годы Французской революции, и поныне известны всему миру.

Несмотря на то что при Старом порядке государство покровительствовало науке, новым опытам и открытиям, все эти и многие другие знаменитые французские ученые, будучи уверенными в необходимости перемен, охотно поддержали Революцию, ни один из них не оказался в эмиграции. Байи был избран депутатом Генеральных штатов, стал председателем палаты третьего сословия, а затем и мэром Парижа. В парижском муниципалитете в то время заседали Кондорсе, Лавуазье, члены Академии наук геометр Жак-Антуан-Жозеф Кузен и астроном Жан-Доминик Кассини. Впоследствии Кондорсе, член Академии наук химик Луи-Бернар Гитон де Морво и член-корреспондент российской Академии наук математик Луи-Франсуа-Антуан Арбогаст станут депутатами Законодательного собрания.

Все они были переизбраны в Конвент, депутатом которого стал и член Академии наук химик Антуан Франсуа де Фуркруа. Помимо этого, Кондорсе входил в комитет по разработке новой конституции и стал одним из главных авторов так называемого жирондистского проекта Конституции 1793 года. Ученик Монжа, депутат Конвента Лазар Карно входил при диктатуре монтаньяров в Комитет общественного спасения, а впоследствии стал и одним из членов Директории. После падения монархии Монж получил портфель морского министра, а в 1799 году пост министра внутренних дел занял Лаплас.

Разумеется, ученые проявляли себя не только как политики. В созданной Академией наук по поручению Национального собрания комиссии, призванной разработать единую систему мер и весов, заседали Кондорсе, Лавуазье, Лагранж, Монж, Лаплас. Гитон де Морво, Лагранж и Монж участвовали в разработке революционного календаря. Немалую роль в победе французских войск над армиями коалиции сыграли и исследования в области обороны: внедрение бертоллетовой соли, опыты по усовершенствованию производства селитры и пороха, открытый Фуркруа способ извлечения бронзы из колоколов для переливания их на пушки. Лавуазье, Монж, Бертолле, Гитон де Морво работали над усовершенствованием воздушных шаров, которые впервые начали использоваться для разведки и при осаде городов.

Счастливое событие сразу же открыло широкую дорогу мечтам рода человеческого; в один миг возник вековой разрыв между человеком сегодняшним и человеком завтрашнего дня. Эта революция сменила не форму правления, она изменила мысли и желания. Она свергла не трон деспота, а ошибки и добровольное рабство.

Наконец, немалое внимание уделялось монументальной пропаганде, хотя большая часть памятников либо так и не была воздвигнута, либо просуществовала совсем недолго. Вместо королей и полководцев они должны были увековечивать французский народ и обретенную им свободу. Эти монументы зачастую сооружались к конкретным праздникам и нередко были перегружены символикой. Так, к празднованию падения монархии в августе 1793 года, по замыслу Давида, на эспланаде Инвалидов был воздвигнут памятник в виде Геракла, который описывался в проекте следующим образом:

На вершине горы будет находиться колоссальная фигура, изображающая Французский народ, твердой рукой собирающий воедино департаменты; честолюбивый федерализм вылезает из своего грязного болота, одной рукой отодвигая камыши, а другой стараясь урвать свою долю. Заметив это, Французский народ берет свою палицу, поражает его и загоняет обратно в стоячие воды, чтобы он никогда более оттуда не вышел.

Реформа образования

Праздники и произведения искусства предназначались для граждан всех возрастов, но в большей степени они были, безусловно, ориентированы на взрослых. Чтобы должным образом воспитать детей, требовалась кардинальная реформа образования.

Конституция 1791 года предусматривала, что

будет обеспечено и организовано народное образование, общее для всех граждан, бесплатное в части, необходимой для всех людей; соответствующие учреждения будут распределены по степеням сообразно административному делению королевства.

В соответствии с этими замыслами в сентябре того же года Талейран выступил перед Учредительным собранием с пространным докладом об организации народного образования. В нем прозвучали многие идеи, которые в большинстве своем с той поры будут восприниматься как аксиомы — и в годы Революции, и в наше время. Образование — это возможность для свободных людей стать еще более свободными, заниматься им должно государство. Школа должна быть светской, доступной для мужчин и женщин любого возраста. Начальное образование должно быть бесплатным. Это был радикальный разрыв с теми принципами, на которых основывалась система образования при Старом порядке; однако Учредительное собрание уже завершало работу, и у него не было времени заниматься этой реформой.

В годы диктатуры монтаньяров предлагалось, в частности, отделять детей с 5 до 11–12 лет от родителей и воспитывать их совместно за счет государства на принципах полного равенства и строгой дисциплины. Другой план, созданный в те же годы, существенно более либеральный, предусматривал, что детей станут воспитывать проверенные патриоты, от которых, впрочем, не требовалось подтверждения каких бы то ни было умений и навыков. Однако эти попытки поставить на первое место моральные императивы вместо профессионализма, хотя и были одобрены Конвентом, так и не реализовались на практике.

К тому же очень быстро выяснилось, что местные власти зачастую не имеют возможности должным образом финансировать школы, а родители, особенно в крестьянской среде, противятся отправке в них своих детей. Средних школ было создано не так много, тогда как ученикам было и сложно, и долго, и дорого каждый день до них добираться и возвращаться обратно. Постоянно возникали проблемы с жильем для учителей и с размещением тех детей, которые были вынуждены жить не дома, а рядом со школой.

Эта система позволяла продолжать верить, что дети вырастут добрыми республиканцами, однако на практике работала не так хорошо, как планировалось в теории. Количество учеников в государственных школах уменьшилось, часть из них закрылась. Во многих департаментах доля частных школ доходила до 80%, назначенный государством учитель проигрывал конкуренцию частному. С учетом всех изменений политических режимов, которые пережила Франция в XIX веке, окажется, что механизм государственной школы будет отлажен лишь к концу этого столетия.

Значение создания новой республиканской системы образования выходит далеко за пределы и обучения, и воспитания детей. Фактически именно благодаря ей возник один из базовых принципов функционирования Французской республики — позднее его назовут меритократией. Новая система предполагала, что при поступлении в высшие школы будут сдаваться экзамены, которые позволят отбирать самых сильных учеников. Это обеспечивало равенство возможностей и функционирование социальных лифтов, но одновременно и не способствовало получению излишнего образования теми, кого оно могло побудить желать большего, покинуть свое место в обществе, не имея на то никаких оснований. По сути, это было решение давать хорошее образование только избранным, лучшим, наиболее способным. Тем, кто в дальнейшем станет служить государству. Новой привилегированной элите, в основе привилегий которой будет лежать лишь талант.
IQ

Читайте также: